– Китаец?
– Похоже… Пеле! Соня Ганди, Габриэль Гарсиа Маркес…
– Этот не мог не откликнуться!
– Орхан Памук, Фредерик Бегбедер, Салман Рушди, Пауло Коэльо…
– В «Алхимике» он уже выстороил Пирамиду, – говорит Лена.
– Жозе Сарамаго…
– Ты дочитал его «Перебои в смерти»? – спрашивает Лена.
– Король Абдалла второй…Арнольд Шварценеггер, Хамад бин Халифа, Елизавета вторая…
– Зачем ей-то ваша Пирамида?
– Ей не нужна, нужна человечеству. Асиф Али Зардари, Мухам – мад Юнус, король Абдалла…
– А Горбачеву писал?
– Тоже – глух… Памела Андерсон, Брижит Бардо, Опра…
– Интересно! Что ж Опра?
– Оп-пра! Ничего… Тут еще и Жорес Алферов, и Патриарх Варфоломей первый…
– Патриарх не мог не откликнуться, – говорит Лена.
– Да никто ни гу-гу! Диего Марадонна, Елена Исинбаева, Криштиану Роналду, братья Кличко, Усейн Болт…
– Болт?
– Болт! Принц аль-Валид, Мукеш Амбани, Лужков, Назарбаев, Зураб Церетели, Иосиф Кобзон… И, пожалуй, – Сократ…
– Что «Сократ»? – спрашивает Лена.
– Иисус и Сократ – вот маяки человечества. Сократ – его совесть, а Иисус – просто Бог…
– Одного отравили, другого распяли…
– Ясное дело: ведь это все, на что способна эта цивилизация, эта порода людей. Потому-то и надо как можно быстрее сделать ей укол в голову…
– Укол в голову?
– Да укол! От бешенства жадности…
Жадные, жадные… Жадность – как манифестация сущности современного Homo sapiens!
Я вдруг вспомнил, как совсем недавно Жора с сожалением говорил о том, что мы напрасно так и не применили нашу разработку этнического оружия для ликвидации человеческой жадности…
– Мы упустили, – сказал тогда Жора, – редкую и реальную возможность подавить алчность вот в этих…
Он кивнул на сверкающий на солнце журнал «Форбс», как раз к тому времени опубликовавший на своих страницах список самых богатых людей мира.
– …и этих…
Жора снова кивнул на кипу глянцевых журналов и цветных газет, где красовались, так сказать, успешности и знаменитости сегодняшнего дня.
– …и, конечно, этих…
Теперь Жора взял как раз распечатку сайта вот этого «Всемирного живого портала» со списком в 300 человек самых-самых, так сказать, выпершихся на ровном месте прыщей и, скомкав его, бросил в ведро для отходов.
– Помои, – сказал он, грязь мира. – Всех их надо… Ведь это они сдирают с мира кожу живьем… Ведь это они, сегодняшние гобсеки, оседлав золотого тельца, тупо и беззастенчиво направляют потоки золота, золота в свои бездонные карманы, лишая миллиарды своих соплеменников даже корки черствого хлеба. Ведь это они, баррраны и головоногие моллюски уничтожают леса и реки, и поля и озера, и, видимо, скоро и горы и вечные снега и даже облака, слепо роют свои кротьи норы в попытке отнять у нас последние запасы угля и нефти, воды и газа, выхолащивая и без того уже кастрированную планету и делая нашу жизнь тусклой и серой, неприглядной и уже дышащей на ладан. О, тупые баррраны! Всех их надо было – под генетический нож! Как класс! Как этнос жадюг! И пока на это никто не решится, мир как бриллиант никогда не засверкает, он просто не состоится, это-то тебе ясно?
Он так и сказал: «Этнос жадюг»! И, безнадежно махнув рукой, добавил:
– Это стадо ненасытных баранов…
– Почему же баранов? – спросил я.
– Да потому… Потому!.. Потому что только ослы и бараны с таким сверепым упрямством могут не замечать своей жадности и никчемности, не стремясь заглянуть и разглядеть мир на шаг дальше собственного носа. И пока мы эту коросту не соскребем с лица планеты…
– Какую коросту?
– Ну это самое твое хваленое человечество…
Жора вдруг смягчил свой обвинительный тон и произнес с надеждой:
– И хорошо, что китайцы, мне кажется, начинают прозревать. Они просто выпотрошили нашего Карла Маркса и его «Капитал», наглядно и просто показав сущность капиталистического рыла. Может быть, оттуда, с востока, как это всегда было, и придет к нам новый мессия? Как думаешь? И освободит нас…
Да, я тоже это уже понимал: всевселенская животная жадность – враг человечества!
Ведь все они…
Юля бы сказала – трусы, трусы!.. Слепые кроты, землеройки… Страусы!..
Все они, эти самые знаменитости, прочитав о себе такое, тотчас стали бы наперебой обвинять меня, мол, как так можно, что ты такое несешь, какие же мы жадные, если наши благотворительные взносы иногда превышают бюджет какой-нибудь там жалкой африканской республики, если все наши помыслы…
И т. д. и т. п…
А вскоре в мой адрес понеслись бы не только обвинения, но и угрозы, мол, если ты…
Ха! Обвиняйте – пожалуйста! Суть ваша от этого не изменится, нет. Этого мало: вскоре вы и сами вдруг обнаружите мой пророческий дар: камня на камне от вас не останется! Тут Сократ бы сказал: «А теперь, о мои обвинители, я желаю предсказать, что будет с вами после этого. Ведь для меня уже настало то время, когда люди особенно бывают способны пророчествовать, – когда им предстоит умереть. И вот я утверждаю, о мужи, меня убившие, что тотчас за моей смертью придет на вас мщение, которое будет много тяжелее той смерти, на которую вы меня осудили». Вот и я скажу так: и для меня уже настало то время! И не могу я больше молчать! Хоть у нас до сих пор так и нет… Да, нет пророка в своем отечестве! …Сенека бы просто… А Иисус бы никогда бы не взял их в Царствие Небесное.
– А что бы сказала ты? – спрашиваю я у Лены.
– Я?! Я бы…
– Ага, что?
– Ты же знаешь: «Я тебя люблю!».
– Знаю…
– И хорошая, – спрашивает Лена, – книга-то хорошая получилась?
– В каком смысле?
– В том самом!
– Ах, ты об этом!
Я же знаю, о чем она спрашивает: могут ли убить?
– А вот послушай. Тут я вполне солидарен с автором этих строк.
Я цитирую:
«От смерти уйти нетрудно, о мужи, а вот что гораздо труднее – уйти от нравственной порчи, потому что она идет скорее, чем смерть. И вот я, человек тихий и старый, настигнут тем, что идет тише, а мои обвинители, люди сильные и проворные, – тем, что идет проворнее, – нравственною порчей. И вот я, осужденный вами, ухожу на смерть, а они, осужденные истинною, уходят на зло и неправду; и я остаюсь при своем наказании, а они – при своем. Так оно, пожалуй, и должно было случиться, и мне думается, что это правильно».
– А знаешь, какое последнее слово произнес твой любимый Сократ? – спрашивает Лена.
