потонувшей в каштановых деревьях, мы снова встретим наших знакомых.
На этот раз первым явился Максимилиан. Это он прижался лицом к доскам ограды и сторожит, не мелькнет ли в глубине сада знакомая тень, не захрустит ли под атласной туфелькой песок аллеи.
Наконец, послышались шаги, но вместо одной тени появились две. Валентина опоздала из-за визита г-жи Данглар и Эжени, затянувшегося дольше того часа, когда она должна была явиться на свидание. Тогда, чтобы не пропустить его, Валентина предложила мадмуазель Данглар пройтись по саду, желая показать Максимилиану, что она не виновата в этой задержке.
Моррель так и понял, с быстротой интуиции, присущей влюбленным, и у него стало легче на душе. К тому же, хоть и не приближаясь на расстояние голоса, Валентина направляла свои шаги так, чтобы Максимилиан мог все время видеть ее, и всякий раз, когда она проходила мимо, взгляд, незаметно для спутницы брошенный ею в сторону ворот, говорил ему: «Потерпите, друг, вы видите, что я не виновата».
И Максимилиан запасался терпением, восхищаясь тем контрастом, который являли обе девушки: блондинка с томным взглядом, гибкая, как молодая ива, и брюнетка, с гордыми глазами, стройная, как тополь; разумеется, все преимущества, по крайней мере в глазах Морреля, оказывались на стороне Валентины.
Погуляв полчаса, девушки удалились: Максимилиан понял, что визит г-жи Данглар пришел к концу.
В самом деле, через минуту Валентина вернулась уже одна. Боясь, как бы нескромный взгляд не следил за ее возвращением, она шла медленно; и вместо того чтобы прямо подойти к воротам, она села на скамейку, предварительно, как бы невзначай, окинув взглядом все кусты и заглянув во все аллеи. Приняв все эти предосторожности, она подбежала к воротам.
– Валентина, – произнес голос из-за ограды.
– Здравствуйте, Максимилиан. Я заставила вас ждать, но вы видели, почему так вышло.
– Да, я узнал мадмуазель Данглар, – я не думал, что вы так дружны с нею.
– А кто вам сказал, что мы дружим?
– Никто, но мне это показалось по тому, как вы гуляли под руку, как вы беседовали, словно школьные подруги, которые делятся своими тайнами.
– Мы действительно откровенничали, – сказала Валентина, – она призналась мне, что ей не хочется выходить замуж за господина де Морсер, а я ей говорила, каким несчастьем будет для меня брак с господином д'Эпине.
– Милая Валентина!
– Вот почему вам показалось, что мы с Эжени большие друзья, – продолжала девушка. – Ведь говоря о человеке, которого я не люблю, я думала о том, кого я люблю.
– Какая вы хорошая, Валентина, и как много в вас того, чего никогда не будет у мадмуазель Данглар, – того неизъяснимого очарования, которое для женщины то же самое, что аромат для цветка и сладость для плода: ведь и цветку и плоду мало одной красоты.
– Это вам кажется потому, что вы меня любите.
– Нет, Валентина, клянусь вам. Вот сейчас я смотрел на вас обеих, и, честное слово, отдавая должное красоте мадмуазель Данглар, я не понимал, как можно в нее влюбиться.
– Это потому, что, как вы сами говорите, я была тут, и мое присутствие делало вас пристрастным.
– Нет... но скажите мне... я спрашиваю просто из любопытства, которое объясняется моим мнением о мадмуазель Данглар...
– И, наверное, несправедливым мнением, хоть я и не знаю, о чем идет речь. Когда вы судите нас, бедных женщин, нам не приходится рассчитывать на снисхождение.
– Можно подумать, что, когда вы говорите между собою, вы очень справедливы друг к другу!
– Это оттого, что наши суждения почти всегда бывают пристрастны. Но что вы хотели спросить?
– Разве мадмуазель Данглар кого-нибудь любит, что не хочет выходить замуж за господина де Морсер?
– Максимилиан, я уже вам сказала, что Эжени мне вовсе не подруга.
– Да ведь и не будучи подругами, девушки поверяют друг другу свои тайны, – сказал Моррель. – Сознайтесь, что вы расспрашивали ее об этом. А, я вижу, вы улыбаетесь!
– Видимо, вам не очень мешает эта деревянная перегородка?
– Так что же она вам сказала?
– Сказала, что никого не любит, – отвечала Валентина, – что с ужасом думает о замужестве; что ей больше всего хотелось бы вести жизнь свободную и независимую и что она почти желает, чтобы ее отец разорился, тогда она сможет стать артисткой, как ее приятельница, Луиза д'Армильи.
– Вот видите!
– Что же это доказывает? – спросила Валентина.
– Ничего, – улыбаясь, ответил Максимилиан.
– Так почему же вы улыбаетесь?
– Вот видите, – сказал Максимилиан, – вы тоже смотрите сюда.
– Хотите, я отойду?
– Нет, нет! Но поговорим о вас.
– Да, вы правы: нам осталось только десять минут.
– Это ужасно! – горестно воскликнул Максимилиан.
– Да, вы правы, я плохой друг, – с грустью сказала Валентина. – Какую жизнь вы из-за меня ведете, бедный Максимилиан, а ведь вы созданы для счастья! Поверьте, я горько упрекаю себя за это.
– Не все ли равно, Валентина: ведь в этом мое счастье! Ведь это вечное ожидание искупают пять минут, проведенных с вами, два слова, слетевшие с ваших уст. Я глубоко убежден, что бог не мог создать два столь созвучных сердца и не мог соединить их столь чудесным образом только для того, чтобы их разлучить.
– Благодарю, Максимилиан. Продолжайте надеяться за нас обоих, что делает меня почти счастливой.
– Что у вас опять случилось, Валентина, почему вы должны так скоро уйти?
– Не знаю; госпожа де Вильфор просила меня зайти к ней; она хочет сообщить мне что-то, от чего, как она говорит, зависит часть моего состояния. Боже мой, я слишком богата, пусть возьмут себе мое состояние, пусть оставят мне только покой и свободу, – вы меня будете любить и бедной, правда, Моррель?
– Я всегда буду
