ухо, с такого расстояния смысла беседы она не улавливала, недовольно посматривая на художников из числа уже незваных «нахлебников». Они набились в мастерскую, привлечённые галдежом, смехом и манящими запахами еды. И продолжали просачиваться сюда. Последним скромно присоединился парковый сторож. Захламлённая не проданными, не законченными, едва начатыми или умышленно и нет испорченными творениями из красок и глины, не убираемая практически никогда мастерская, она же и жилые апартаменты Реги-Мона, была просторной, хотя нищей, практически без мебели. Но Нэя была совсем не против того, чтобы обитатели Творческого Центра пришли сегодня к неожиданному застолью, ведь не ради одной Ифисы она всё заказала? Заказ принесли три парня из соседнего недешёвого заведения вместе с коробкой, в которую упаковали посуду. Еды было много, чтобы хватило всем.
— Я наелась, — ответила Ифисе Анит, продолжая с аппетитом поглощать всё, до чего дотягивалась.
— О чём щебечете-то? — не отставала Ифиса, — не меня ли побить задумали? — она уловила угрозы Реги-Мона, но не расслышала, кому он угрожал. — А то давайте, меня в последнее время кто только и не клюёт.
— Нет, — отозвалась Нэя, не желая ссоры с Ифисой. — Он всего лишь интересуется, хорошо ли мне живётся.
— С такими драгоценностями можно ли плохо жить? — всё также недобро съязвила Ифиса.
— Причём здесь это? — опять возмутился Реги-Мон, — в богатстве, что ли, счастье?
— А в чём оно? В твоих пустых бутылях из-под вина? В твоей нищей пыли и картинах, никому не нужных? — тут Ифиса встала и прошлась по мастерской, изучая творчество хозяина. — Эгей — гей! Счастье, ты здесь!? — гулко и хорошо поставленным голосом бывшей театральной актрисы прокричала Ифиса, и отдалённые, в паутине и окаменелых крошках неведомо чего, углы отзывчиво вторили ей. Она нагнулась под убогую обшарпанную скамью под всеобщий смех, едва не вывалив из чрезмерного декольте чрезмерную грудь, и сама чрезмерно вылезшая за всякие рамки приличия, кои так чтила в былые времена своего женского сияния, утраченного, а потому и обесцененного ею.
«Озлобленная клоунесса, никчемная шутиха», — шептала Нэя, не прощая Ифису. Не понимала, не верила своим глазам, видя её невероятное кривляние на публику.
— Не отзывается. Скромное. Вылезай, не таись! Ну и хорошо же ты, счастливчик, его запрятал! — Ифиса насмешливо щурила припухшие глаза. — Нэя, а он тебе не рассказал, что муж Миры выгоняет его за неуплату аренды? Мире муж денег не даёт, поскольку боится, что твоя легендарная «Мечта» вполне может разорить его. Женщина слишком уж подсела на изделия, которые ему не по карману. А Реги-Мону негде жить. Вот зову к себе. Не идёт. Не верит в мои сытные закрома. А они есть. А то! Подождите, я ещё явлю вам то, чего вы и не ожидаете!
— Да нужна ты, чтобы думать о тебе! — отозвался кто-то из сидящих за столом.
— И уж тем более чего-то ожидать от тебя! — подала голос и одна из женщин, пренебрежительно, но весело. — Ифиса, ты слишком уж много о себе воображаешь.
— Ты не права! Я засыпаю и просыпаюсь с мыслями об Ифисе! — заявил ещё один насмешник из творческого сообщества.
Ифиса вернулась, села на место и осмотрела всех присутствующих величаво и надменно.
— Думала ли я об этом дне, просыпаясь некогда в жемчужной спальне, в небесной иризации, идущей от драгоценных витражей сводчатых окон от пола до потолка? В пении диковинных птиц, порхающих в рощах, которые неведомы вам, закрыты для вас! Тончайшие ткани касались моей чудесной фигуры, сливочной кожи. Я не знала ни в чём отказа, мои желания исполнялись как по волшебству. Какой могущественный, но влюблённый в моё очарование, в мою юность и талант, человек целовал кончики моих пальцев… И вот я очнулась однажды в этом до чего же и неприглядном месте! А он-то и вовсе зарыт в земляных пластах, гниёт и растаскивается микробным и прочим червивым сбродом на элементарные бессмысленные частицы. И нет там с ним ни его власти, ни дворцов, ни рощ с их благоуханием, ни юных любовниц в перламутровых павильонах для расслабления от тяжких трудов по управлению настолько и тяжкой жизнью. Так что я в сравнении с ним, пожалуй, и счастлива! — и она швырнула толстостенный зеленоватый бокал из дома яств, который надо было вернуть, и служитель заведения должен был явиться за посудой, в угол неустроенной творческой обители Реги-Мона. Удар был настолько силён, что бокал не выдержал и разлетелся на мелкие части, смешавшись с хламом непонятно чего в том же углу.
— Опа! — радостно прокомментировала Ифиса, — кто же возместит потерю заведению, любезно предоставившему достойным людям посуду в наём?
— Спасибо, что никого не убила! — с хохотом отозвались за столом.
— Если только пугливому счастью Реги-Мона досталось по лбу, но его что-то не видно нигде.
— Сбежало.
— Почило.
— Зарылось в кучах его мусора.
— Ты бы убрался, что ли, а ещё такую даму принимаешь у себя в гостях.
— Нэя, заставь его вернуться в реальный мир и навести порядок в собственном жилье.
— Я уберусь тут сегодня, — добродушно отозвался сторож парка вместо Реги- Мона, — оплата умеренная.
— Ты уберёшься, а потом собственные творения придётся искать в мусорных кучах за пределами столицы, — встрял один из пирующих и жующих, — ты вон в парке порядок навёл однажды, так все скульптуры нанятый тобою мусорщик вывез в неизвестном направлении.
Когда гости деликатно и быстро покинули пределы мастерской, унося в руках и ртах то, что не успели доесть и дожевать, или Реги-Мон незаметно шепнул им об этом, остались только он сам и Ифиса со своей молодой подругой Анит. Оставшись без публики, Ифиса неожиданно сникла, утратила свой воинственный вид, стала жалкой и сутулой, что особенно поражало. Стало заметно, что она не просто бедствует, а пребывает у того самого края, за которым может последовать падение в нечто совсем уж кромешное. Чутким сердцем Нэя сразу это почувствовала, не надо было и слов. Она достала из сумочки деньги, предвидя подобный расклад. Она не тратилась на повседневную еду, как и на аренду и эксплуатацию здания «Мечты», живя в «Лучшем городе континента» над всеми бытовыми проблемами, и скопила приличную сумму. Небольшую часть она могла и пожертвовать на прежних бедствующих друзей — Реги-Мона и Ифису. Как ни разозлила она Нэю, а возникла жалость.
У девушки Анит, которую Нэя не знала прежде, тоже имелся свой безвыходный случай, своя история неудач. Та тихо сидела за опустошённым столом, сжавшись так, словно надеялась остаться незамеченной. Богемная гордость обычно не мешала актёрам клянчить деньги, и Нэя никому и никогда не ставила этого в вину, хотя и не смогла
