П.: Очки настолько тёмные, что эти глаза не смогут тебя видеть?
В.: Да, такие.
П.: Надевай… Надела?
В.: Надела.
П.: Так. Хорошо. А теперь, что надо сделать, чтобы никогда не была забыта та польза, которую ты обрела, попав в эту ситуацию?
В.: Польза? Разве польза? Я не поняла.
П.: Из каждой ситуации, пусть даже на первый взгляд печальной, можно извлечь урок.
В.: Теперь понятно.
П.: Ну так и как? Может быть, надпись какую-нибудь на очках сделать?
В.: Нет, не годится.
П.: А что надо сделать?
В. (Особенно улыбаясь, как показалось Психотерапевту, приятно для него.): А можно не говорить?
П.: Можно… Готово?
В.: Да.
П.: Интересно, что ты сделала? Веник в задницу ему вставила?
В.: Ну что ты! Это только ты у нас такие вещи делаешь. Вернее, на такое способен.
П.: А ведь, действительно, был случай. Был образ, вставил ей в задницу веник и сказал этому аисту лететь подальше… А какой смысл этого знака, этой метки, ты мне тоже не хочешь сказать?
В.: Нет.
П.: Хорошо. Такой вопрос: ко всей этой истории Зина имела отношение? Скажем, могла ли она каким-либо образом подготовить почву для того, чтобы возник этот стресс, с глазами? Стресс, от которого мы только что освободились?
В.: Н-н-не знаю. Впрочем… Во всяком случае, у меня нет такого ощущения, что её участие в этом исключено…
П.: Ну разумеется, женщина женщине всегда «поможет»…
В.: С женщинами мне давно всё понятно. Да я их давно стороной и обхожу. Вот только разве Оля…
П.: Теперь — эти глаза были связаны с ночными твоими кошмарами?
В.: Да.
П.: Будут тебе сниться теперь кошмары?
В.: Нет, не будут.
П.: Ощущение: сегодня ещё поработаем?
В.: Нет, хватит.
П.: Ощущение — через сколько дней оптимальней всего продолжить чистку от больничных травм?
В.: Через четыре дня. Сил мало.
П.: Хорошо. Что-нибудь на сегодня мы не доделали?
В.: Нет, всё в порядке.
П.: Последний вопрос. Ты в состоянии будешь доехать?
В.: Куда на лето собрались? Да.
П.: Тогда вспомни что-нибудь приятное. Скажем, за последнюю неделю.
В.: Приятное?.. Как мы с тобой вдоль реки сегодня гуляли. (Улыбается.) Было очень приятно.
П.: Всё. Открывай глаза.
* * *
П.: Однако же Зина и гадина оказалась: сколько тебе насажала! Но теперь, кажется, всё. Ещё раз проверь.
В.: Во мне больше ничего. Может, у тебя что есть?
П.: У меня?! Впрочем… Почему бы и нет? Давай проверим. Я готов.
В.: Что ты видишь? Какой образ связан с больницей?
П.: М-м-м… Ого! Капкан!
В.: Капкан? В какой части тела?
П.: Ни в какой. Просто вижу. Железный. С зубьями. Но — странное дело! — закрытый. Правда, есть некоторое противоречие: капкан, но закрытый? Если капкан, то он должен быть открыт.
В.: А кто его поставил?
П.: Кто? Зина!.. Зина? И мне тоже?
В. (с интонацией чуть-чуть язвительной): Как ты, однако, чувствуешь… И что она?
П.: Она явно чувствует себя женщиной.
В.: Ещё бы!
П.: Я это по её взгляду понял. На следующий день после того, как я тебя откачивал, можно было, наконец, вокруг посмотреть. Я тогда внимательно всех осмотрел: не пропустил ли ещё какого некрофила? И — она! Под контроль поставить может и, возможно, тебя уже и поставила. И ещё — женщиной себя чувствует.
В.: Так. Продолжим. Что будешь делать с этим капканом?
П.: Сейчас порассматриваю… Всё! Ой-ой!! Ой!
В.: Что такое?
П.: Сердце! Ой!
В.: Что там в сердце?
П.: Тоже капкан. Второй. Сейчас разожму… Сердце рвёт!.. Ой! Всё! Нет. Ой!
В.: Что?
П.: Там что-то ещё есть. И тоже от Зины. Ох, как больно!
В.: Так. Спокойно. Всё будет хорошо. Что это?
П.: Арбалет. Со стрелой! И стрелой — прямо в сердце!
В. (с интонацией язвительной): Какой ты, однако, чувствительный.
П.: Ты второй раз уже эту фразу говоришь. И интонация какая-то… особенная.
В.: Так… Продолжай работать.
П.: С сердцем всё… Всё?.. Ага!.. Всё, не болит больше. Хорошо. Открываю глаза… Уф! Вот тебе и Зина! Один раз-то на неё всего и посмотрел — а столько нахватался. Впрочем, может, если бы и не смотрел, то всё равно всё те же самые штуки от неё и были бы. И не заметил бы, от кого.
В.: Зато она тебя заметила.
П.: В каком смысле?
В.: В таком. Пробудил ты её. Говорит, что вся не своя становится — так ей хочется тебя потрогать. Хоть руки в наручники заковывай.
П.: Что-о-о-о?!?!!
В.: То самое. Много лет, говорит, никто не мог смутить её женского спокойствия — а тут н`а тебе, в больнице! Так влюбиться!
П.: Что-что?!! Это она такое тебе говорила?
В.: Да. Она.
П.: Тебе? Почему тебе?
В.: А кому? Дежурному врачу, что ли?
П.: Тоже верно… И что же ты?
В.: Ничего. А что я должна была сделать?
П.: Не знаю. Но, согласись, ситуация странная. Она же тебя воспринимала моей женой… И тебе же душу изливала. Оно конечно: лежали рядом, ты её подкармливала, в сущности, от тебя одной тепло к ней шло, но… Однако, интересные у тебя должны были быть переживания! Одна-единственная в палате нестарая женщина — и та влюбляется в твоего мужа. Как же я сразу не заметил? Ну и дела…
В.: Ой-ой! Разулыбался! Вы только посмотрите на него! Кот ты! Кот!
П.: Да, улыбаюсь! А что, плакать, что ли? А что касается кота, то я… Да что ты такое говоришь!
В.: То самое! А то, пожалуйста, возвращайся, она там тебя ждёт. Женщина состоятельная. Приятно-то как ему, надо же!
П.: Послушай, я, конечно, после твоего возвращения никак не успокоюсь, восторженный, соображаю слабо, но не настолько, чтобы не заметить некоторую несообразность: ты была предана твоей сопернице. Это неестественно. А меня ты уничтожала.
В.: Потому и уничтожала.
П.: Ах, иуда. Это была как бы не ты. Но ты допустила. Это значит, что какой-то корешок зла в тебе остался.
