готова, и доктор на минутку вернулся в кабинет сообщить эти сведения мисс Гуилт.
Она не пошевелилась с тех пор, как он ее оставил. Она встала из своего темного угла, когда он сообщил ей, что все готово, и, не говоря ни слова, не поднимая вуали, выскользнула из комнаты как призрак.
Через некоторое время сиделка опять спустилась вниз, чтобы сказать несколько слов своему хозяину наедине.
– Дама приказала разбудить ее завтра в семь часов, сэр, – сказала она. – Она намерена сама поехать за своей поклажей и хочет, чтобы ее ждал у дверей кэб, как только она оденется. Что мне делать?
– Делайте то, что дама вам приказала, – сказал доктор. – На нее можно положиться, она вернется в лечебницу.
В лечебнице завтракали в половине девятого. К этому времени мисс Гуилт все сделала в своей квартире и вернулась в лечебницу со своей поклажей. Доктора изумила поспешность его пациентки.
– Зачем тратить понапрасну столько энергии? – спросил он, когда они встретились за завтраком. – Зачем так торопиться, когда в вашем распоряжении все утро?
– Просто нетерпение! – сказала она коротко. – Чем дольше я живу, тем нетерпеливее я становлюсь.
Доктор заметил, прежде чем она заговорила, что лицо ее кажется в это утро страшно бледным и постаревшим, что когда она отвечала ему, то выражение ее лица – от природы подвижное необыкновенно – ничуть не изменилось. На губах ее не было обычной улыбки, в глазах обычного блеска. Он никогда не видел ее такой непроницаемой и холодно спокойной, какой была она теперь.
«Она наконец решилась, – подумал он. – Я могу сказать ей сегодня то, чего не мог сказать вчера».
Вместо предисловия к предстоящему разговору он бросил взгляд на ее вдовий траур.
– Теперь, когда вы привезли ваши вещи, – начал он, – позвольте мне посоветовать вам снять этот чепчик и надеть другое платье.
– Зачем?
– Помните, что вы мне говорили дня два тому назад? Вы сказали, что вполне возможно, что мистер Армадэль умрет в моей лечебнице.
– Я повторю это опять, если хотите.
– Возможность весьма сомнительная, – продолжал доктор, глухой, как всегда, ко всяким опасным предложениям. – Это едва ли можно даже вообразить! Но пока есть хоть какая-нибудь вероятность, то о ней стоит поразмыслить. Положим, он умрет – умрет скоропостижно и следствие коронера в доме будет необходимо. Что мы должны делать в таком случае? Мы должны сохранить те роли, в которых компрометировали себя. Вы – как его вдова, я – как свидетель вашего брака. И в этих ролях добиваться проведения самого подробного следствия. Если, что весьма невероятно, он умрет именно в то время, когда мы желаем этого, я думаю, я могу даже сказать, я решился признаться в том, что мы знали о его спасении от кораблекрушения, и в том, что мы научили Бэшуда заманить его в дом с помощью ложного сообщения насчет мисс Мильрой. Когда последуют неизбежные вопросы, я попробую доказать, что у него появились симптомы умственного расстройства вскоре после вашего брака, что его помешательство состояло в том, чтоб не признавать вас своей женой и уверять, будто он помолвлен с мисс Мильрой, что вы так были испуганы, когда услышали, что он жив и возвращается назад, что пришли в нервное состояние, потребовавшее моего попечения, что – по вашей просьбе и чтобы успокоить вашу нервную систему – я навестил его как врач и спокойно заманил его в лечебницу, потакая его помешательству – что совершенно позволительно в подобном случае, – и наконец, что я могу засвидетельствовать, что его мозг поражен таинственной болезнью, совершенно неизлечимой, совершенно гибельной, относительно которой медицинская наука находится еще в неведении. Такой образ действия (в случае весьма невероятном, предполагаемом нами) будет и в ваших интересах, и в моих бесспорно самым подходящим способом действия, и такое платье, при теперешних обстоятельствах, носить не следует.
– Сейчас его снять? – спросила она, вставая из-за стола и не делая никаких замечаний на сказанное доктором.
– Еще успеете до двух часов, – сказал доктор.
Она посмотрела на него с нескрываемым любопытством, и только.
– Отчего только до двух? – спросила она.
– Потому что сегодняшний день приема посетителей, а прием назначен от двух до четырех.
– Какое мне дело до ваших посетителей?
– Объясню какое. Я считаю важным, чтобы порядочные и бескорыстные свидетели увидели вас в моем доме в роли дамы, которая лечится у меня.
– Ваша причина не очень убедительна. Это ваша единственная причина?
– Моя милая, милая миссис Армадэль! – возразил доктор. Скрываю ли я что-нибудь от вас? Уж, конечно, вы должны знать лучше меня.
– Да, – сказала она примирительно, – это довольно глупо с моей стороны не понять вас до сих пор. Пришлите сказать в номер, когда я буду вам нужна.
Она оставила его и поднялась в свою комнату.
Часы пробили два часа, минут через пятнадцать пришли посетители. Как ни мало прошло времени после приглашения доктора, тем не менее, оно было принято женской половиной тех семейств, которым они были адресованы.
Владелец лечебницы встретил своих гостей в передней, держа под руку мисс Гуилт. Алчущие глаза пришедших женщин не остановились ни на минуту на докторе, будто подобного человека и не существовало, и, устремившись на незнакомую даму, в одно мгновение оглядели ее с ног до головы.
– Моя первая пациентка, – сказал доктор, представляя мисс Гуилт. – Эта дама приехала только вчера поздно вечером и пользуется настоящим случаем (единственным, которое мои утренние занятия позволили мне представить), чтобы осмотреть лечебницу. Позвольте мне, милостивая государыня, – продолжал он, оставляя мисс Гуилт и подавая руку самой пожилой даме среди гостей. – Расстроенные нервы, домашние неприятности, – шепнул он ей по секрету. – Милая женщина! Печальные обстоятельства!
Он тихо вздохнул и повел пожилую даму через переднюю.
За ними хлынула толпа посетителей. Мисс Гуилт молча провожала их и шла одна – между ними, но не с ними, а после всех.
Доктор вел гостей, останавливаясь время от времени, чтобы старушка, опиравшаяся о его руку, могла перевести дух, прямо наверх. Остановив посетителей в коридоре и указав рукой на нумерованные двери, открывавшиеся с обеих сторон, он пригласил гостей заглянуть или в какую-нибудь одну или во все комнаты, как им будет угодно.
– Номера от первого до четвертого, милостивые государыни и милостивые государи, – сказал доктор, – для богатых людей, а дальше комнаты прислуги. Номера от четвертого до восьмого предназначены для небогатых больных, которых я принимаю на условиях, позволяющих только покрывать мои издержки – не более. Для приема этих бедных страждущих необходимо, чтобы они были набожны и рекомендованы двумя пасторами. Это мои единственные условия, но
