в Сан-Франциско, видит Харвуда, сидящего за широким, темного дерева столом, уставленным архитектурными моделями и стопками распечаток. В руке у Харвуда телефон.
– Да, открытие сервиса обставлено совершенно абсурдно, – говорит Харвуд, – но, с другой стороны, и сам сервис дурацкий. Система будет работать, потому что она излишня, понимаете? Она слишком тупа, чтобы не сработать.
Лейни не слышит ответа и делает вывод, что Ливия и Пако взломали камеру слежения в офисе Харвуда. Аудиосигнал снят с воздуха, а не перехвачен с телефонной линии.
Харвуд закатывает глаза.
– Люди поражены бессмысленностью сервиса. Вот что их привлекает. Да, это бред, но это весело. Вы хотите послать игрушку своему племяннику в Хьюстон, а сами в Париже: покупаете, несете в «Счастливый дракон», и игрушка копируется с точностью до молекулы в хьюстонском «Драконе»… Что? Что происходит с игрушкой, купленной вами в Париже? Оставьте ее себе. Отдайте кому хотите. Разорвите на части, вы, занудная, примитивная сука. Что? Что вы, нет. Нет, Норико, простите, пожалуйста, но это, должно быть, ваша программа-переводчик шалит. Как вы только могли подумать, что я способен на такое? – Харвуд смотрит перед собой с непередаваемой скукой. – Конечно, я хочу дать интервью. Да это же эксклюзив, в конце концов! Я сразу подумал о вас.
Харвуд улыбается, успокаивая журналистку, но улыбка исчезает в тот же миг, когда она задает свой следующий вопрос.
– Люди боятся нанотехнологий, Норико. Мы знаем об этом. Даже в Токио семнадцать целых восемь десятых процента вашего удивительно технофетишистского населения по сей день отказываются зайти в здание, построенное с применением нанотехнологий. Или вот у нас тут в Малибу, где произошла очень серьезная биотехнологическая катастрофа – впрочем, никак не связанная с нанотехнологиями. Воду там сейчас очищают комплексом из трех видов «умных» водорослей, но местные жители почему-то убеждены, что пляжи кишат невидимыми наноботами, готовыми активно внедриться в вашу сморщенную киску. Что? Неприязненная кошка? Нет, Норико, это что-то с вашим софтом. И я надеюсь, что вы просто стенографируете, потому что мы договаривались об интервью без записи. Если хоть одно мое слово где-либо всплывет в записи, больше вам интервью не видать. Что? Прекрасно. Рад, что вы понимаете. – Харвуд беззвучно зевает. – Последний вопрос, пожалуйста.
Харвуд слушает, поджав губы.
– Потому что «Счастливый дракон» создан ради удобства. «Счастливый дракон» существует для того, чтобы люди имели возможность купить те вещи, которые им на самом деле нужны, и тогда, когда они им нужны, – двадцать четыре часа в сутки семь дней в неделю. В то же время «Счастливый дракон» существует для развлечений. Люди с удовольствием будут пользоваться этими устройствами. Мы провели достаточно исследований и поэтому знаем, что на самом деле не знаем, какое именно применение этой технологии найдут покупатели «Счастливого дракона», но это тоже весело.
Харвуд исследовал закоулки своей левой ноздри ногтем мизинца, но, по всей видимости, не нашел там ничего интересного.
– Поцелуй мой член, – сказал он. – Что-о? «Поцелуй – моя составная часть»? Я так не думаю, Норико, но на вашем месте я бы проверил эту вашу программу. Да. Всего наилучшего.
Харвуд кладет телефонную трубку, взгляд его сосредоточен. Телефон звонит. Он берет трубку, слушает. Хмурится.
– Почему я не удивлен? Почему не удивлен совсем? – Лейни кажется, что Харвуд готов рассмеяться. – Ну что же, вы можете попытаться. Несомненно, можете. Пожалуйста, попытайтесь. Но если у вас не получится, тогда он убьет вас. Всех. До единого. Но я не должен из-за этого волноваться, правда? Потому что у меня есть ваш буклет, и это действительно чудесный буклет – женевская типография, мелованная бумага, полноцветная печать, – вы меня убедили, что я нанял лучших, самых лучших. И я не сомневаюсь, что вы действительно лучшие. Мы же провели сравнительный анализ рынка. Но я знаю также, что он – это он. И да поможет вам Бог.
Харвуд вешает трубку.
Лейни чувствует, что Ливия и Пако дергают его, торопят куда-то в другое место.
Он хочет остаться с Харвудом: сесть бы друг против друга за этим столом и обсудить узловое восприятие. К примеру, было бы здорово услышать, как Харвуд интерпретирует узловую точку тысяча девятьсот одиннадцатого года. Хотелось бы обсудить с Харвудом запуск «драконовских» нанофаксов. Он так и видит, как отправляет (хотя «отправляет» неверное слово) сборную модель Лейни – вот только куда, да и кому?
Ливия и Пако тянут его туда, где это разрастается, и Лейни видит, что оно изменилось. Интересно, давно ли Харвуд не рассматривал образ нового мира (если, конечно, хоть какой-то мир действительно может быть назван новым)? Интересно, получится ли у Лейни хоть когда пообщаться с Харвудом? Сомнительно.
Отнюдь не всему суждено случиться, напоминает он себе.
Но этому – суждено, откликается тихий, спокойный голосок смерти.
Поцелуй мой член, отвечает ей Лейни.
55
Талантливая молодежь
Позднее Фонтейн вспоминал, что когда он проснулся, услышав за дверью какую-то возню, то подумал не о своем «смит-и-вессоне», а о русском чейн-гане, обернутом в марлю и загипсованном добрых четыре месяца назад, – с глаз долой, из сердца вон.
И удивлялся, почему, интересно, он сразу подумал об этой на редкость уродливой штуке, когда до его сознания дошло, что кто-то требовательно стучит в застекленную дверь.
– Фонтейн! – театральный шепот.
– Боже правый, – сказал Фонтейн, спустив ноги на пол.
Он протер глаза и покосился на светящиеся стрелки бездушного черного кварцевого японского будильника, вроде как подарка Клариссы, которая любила подчеркивать, что Фонтейн частенько опаздывает, особенно платить алименты, хоть и владеет таким количеством винтажных хронометров.
Он и часа не спал.
– Фонтейн! – шепот женский, да, но не Клариссы.
Он натянул штаны, ноги ощутили неприятный холодок расхлябанных ботинок, и взял свой «кит-ган».
– Я буду говорить, что действовал в целях самозащиты, – сказал он себе, убедившись, что его загадочный мальчишка спит: беспечно развалился на походной подушке и громко посапывает.
Шаркая ботинками, он подошел к двери и увидел лицо скиннеровской девчонки. Под глазом у нее был здоровенный фингал, одежда грязная, и сама она очень испугана.
– Это я, Шеветта! – Скребет по стеклу.
– Дорогая, не надо бить мои чертовы окна.
Фонтейн держал пушку за спиной, чтобы не было видно, – как обычно, когда говорил через дверь, – и тут заметил, что девчонка была не одна; за нею стояли двое белых мужчин – один здоровенный, русоволосый, похожий на копа, другой же напомнил ему профессора музыки, с которым он был знаком в Кливленде с полвека назад. Взглянув на профессора, Фонтейн почему-то ощутил озноб. Очень уж спокойный тип, даже чересчур.
– Шеветта, – сказал Фонтейн, –
