же, — поддержала её Ифиса.
— Да как она с тобой пойдёт, если уже была в Храме Надмирного Света с другим избранником? — опять подала свою тихую реплику маленькая подружка Ифисы. Реги-Мон молчал. Молчали и гости. Чтобы вернуть всех в прежнее русло разговора, Ифиса продолжила предыдущий монолог, прерванный Реги-Моном, — На чём я остановилась? Давайте, возвращайтесь к своим пересудам и прочей болтовне! Ешьте, пейте, пока есть что есть и пить. Не молчите, вы тут не за аристократическим столом! — прикрикнула она на гостей. Те, как ни странно, послушно загалдели каждый о своём, зазвенели посудой. Ифиса придала своему сильному грудному голосу более тихое звучание, обращаясь к Нэе, уже не желая привлекать внимание тех, кто её раздражал — пришедших сюда художников и их спутниц. Они ей мешали. Но выгнать их она не могла. Мастерская принадлежала Реги-Мону, а яства заказала и оплатила Нэя.
— В отличие от глупышки Гелии, возвышенной и всегда обитающей в облаках даже при её жизни, я не люблю нахлебников! — тут Ифиса опять сделала ударение на «нахлебниках». — Как и Рудольф никогда не любил. Знал, что благодарности не дождёшься. Вот таким он был тогда. Не знаю, изменился ли теперь?
Шокированное её неуместными откровениями общество пребывало в растерянности, не зная, как реагировать на информационный выплеск развязной и лохматой Ифисы. Саму Ифису они знали прекрасно, но для чего она выставила перед ними в таком свете самую сокровенную и больную тайну Нэиной жизни? Чтобы развеять гнетущую тишину и избавить от неловкости столь щедрую гостью, они разом и дружно загалдели о том, о сём, будто и не слышали Ифису. Даже если не всё и расслышали, то достаточно для того, чтобы Нэе сгореть со стыда и испариться на месте.
— Трепло худое! — прокомментировал Реги-Мон, — хотя ты как раз трепло толстое.
— Худая ли, толстая ли, а не твоя! — звонко откликнулась Ифиса. — Не для твоих ушей было рассказано. Вам-то всем что? Разве вы знаете того, о ком речь? Разве вы видели вблизи, в обыденной жизни Гелию? Исключая тебя, — обернулась она к Реги-Мону, думая, что он продолжает стоять у неё за спиной. Но тот уже отошёл в противоположный угол мастерской, где сел на скамью, кем-то притащенную сюда из Парка Скульптур. По ходу движения он успел стянуть из-под носа одного из гостей тарелку с разноцветными овощами и с куском мяса. Гость вынужден был смириться. Реги-Мон был тут хозяином, которому не досталось места за гостевым столом.
— Насколько я помню, Гелия воспринимала тебя тенью Нэиля, — не унималась Ифиса, решившая завершить свою расправу с Реги-Моном. — Она и словом с тобой не обмолвилась ни разу. Какой разговор возможен с тенью? Важным было только присутствие Нэиля, а ты вечно таскался за ним, как реальная уже тень. И таланта к перевоплощению у тебя не было, так что твой дальнейший выбор говорит лишь о наличии у тебя той самой соображалки, которой нет у меня. Поскольку у меня не соображалка, а здравый ум в голове.
— Давно ли и обзавелась ты умом, да ещё и здравым? — Реги-Мон впился в кусок мяса, после чего вытер губы салатным листом. — А кстати, кто она, твоя новая подружка?
Девушка рядом с Ифисой потупилась, внимание Реги-Мона явно ей льстило.
— Ушёл ты из творческого содружества актёров правильно! — гнула своё Ифиса, — Соображалка у тебя на тот раз сработала. Талантливый ты человек, но не трудяга! Всё норовишь ухватить от жизни кусок послаще, а без особых затрат! Имитатор ты, за что ты ни возьмись! Вот и военного из тебя не получилось. А как Нэиль расстарался, использовал все свои связи, чтобы тебя туда всунуть. А толку? В дом неволи загремел! Забыл, кому обязан, что тут торчишь, а не в рудниках ползаешь, художник?
— Ты лучше уж о Гелии продолжай, — ответил ей Реги-Мон, чей боевой пыл заметно угас. Какое-то время новая подружка Ифисы внимательно следила за тем, как Реги-Мон с аппетитом поглощает еду. Потом встала и отнесла ему свою собственную нетронутую порцию. Он взял, отдав девушке пустую тарелку. Та вернулась на место, а Ифиса пододвинула ей свою нетронутую порцию, придвинув при этом порцию Нэи к себе.
— Гелия приближала только необычных людей, — Ифиса упрямо удерживала внимание окружающих к своей персоне. — И в данном случае я как раз и говорю, что всяческие бездари впирались в её дом, подкупая ярких, но обычно нищих друзей Гелии. Лишь бы приобщиться хоть таким образом к миру той, кто и была воплощённой жрицей Матери Воды.
— Она не была девственницей, — пробурчал Реги-Мон со своего места, но никто его уже не слушал.
— Она была абсолют красоты! Женский гений перевоплощения и волшебной пластичности тела! Звёздно-искристые глаза, воздушный облик, аура нездешнего существа переливалась вокруг неё, как утренняя роса в саду…
— Жаль, что быстро испарился этот её утренний блеск. Природная красота-то осталась, а вот аура нездешняя, как ты верно заметила, распылилась. И про звёзды в глазах верно отметила, мерцали, зрение околдовывали, но ничьей жизни не осветили. Холодная она была, от того и не мила никому. — сообщил Реги-Мон, жуя при этом мясо.
Ифиса не приняла его поправок и внесла свои, — Её минусом были: непрактичность, щедрость, расточительность во всём, как и свойственно таким необычным натурам. Я и сама такая же! — добавила она без ложной скромности, чем вызвала взрыв смеха среди гостей.
Поняв, что все присутствующие, если и не забыли тотчас же, то забудут очень скоро, о чём повествовала Ифиса, что они ничуть не интересуются погибшей, давно ими забытой Гелией, ни тем, кого знать не знали, Нэя сбросила напряжение и тоже засмеялась. Ей хотелось ударить ярко-розовеющее лицо то ли завистливой и подлой, то ли пьяной и безумной Ифисы. Хотелось запулить обгрызенным фруктом в тех, чьей вины не было, раз уж им навязали странную импровизацию то ли отрывка из будущей книги писательницы, то ли пересказ видений её омрачённого ума. Ифиса довольно часто утомляла их бесконечными повествованиями, была бы тема, и они привыкли слушать её, не вникая в смысл речей, а то и вовсе не слушали.
Нэя этой приобретённой особенности за Ифисой прежде не знала, плавясь от гнева и стыда. Но она подавила гнев, отключила стыд. Она тоже не зря училась когда-то в Школе Искусств! Она вовсе не собиралась падать с той высоты, с какой взирала на тех, кого угощала едой и кому оказывала милость, даря возможность любования собою. А Ифиса, ревнивая к чужому обожанию, как и все актрисы, хотя никому в этом
