таким пренебрежительным тоном могла стать равной спичке, зажженной в окружении пороховых бочек.
Но Берматова, пытаясь понять ширину ноги, на которую собралась гулять дочка, спросила:
— На сколько уезжаете хоть?
— До самого марта хотели, — сказала Анна и раньше, чем Берматова с выразительным смешком, заменяющим восклицание из серии: «Губа не дура!», вскинула брови, заявила риторическим вопросом:
— Если есть возможность и желание, то почему бы и нет?
Екатерина Андреевна поправила пушистую шапку, которая на её голове напоминала животное, свернувшееся комом. А потом «своим» жестом моргнула, важно подметила:
— И деньги.
Анна поджала губы; стало жарко, словно её за руку поймали на месте преступления и теперь фонариком в лицо светили, парализуя.
— И деньги, — на выдохе согласилась девушка, повела плечом и голову чуть вскинула.
Уж что-что, а о деньгах ни ей, ни Вите беспокоиться не стоило.
Екатерина Андреевна чуть посмотрела на Аню взглядом, который для медсестёр, находящихся в подчинении у Берматовой, считался привычным. Этакий взор начальника, ждущего бо́льших подробностей. Но Анне сказать было нечего; мама знала дату вылета, место, — этого было более чем достаточно — а говорить о вещах банальных, типа ожиданий Пчёлкиной о медовом месяце, она считала откровенно лишним.
Тогда мать сдалась. Махнула рукой на Аню, устав с ней за двадцать три года жизни бороться, и кинула:
— Эх, ладно, ехайте!
У Пчёлкиной от грубой речевой ошибки дёрнулся глаз.
На длинную стену, идущую через весь коридор, вдруг упала высокая тень, сильно вбок косящая от угла освещения лампы. Аня обернулась за плечо своё; на пороге гостиной стоял, на плечи накинув пиджак, Витя.
Мать загорелась, зятя увидев, и в восклицании дала указ:
— Витя, вы хоть фотоаппарат возьмите. Европу-то эту поснимайте, интересно ж!..
— Само собой, Екатерина Андреевна, — кивнул Пчёлкин, за несколько шагов преодолел расстояние от гостиной до прихожей. За спиной жены оказался, своими руками ей заменил пояс на талии, и обнял, притягивая Аню к себе.
Бывшая Князева запрокинула голову на плечо мужа, почти подтянулась к щеке мужа, но вовремя опомнилась — не перед матерью же!..
Только вот Берматова, кажется, и без того Анино желание быстрее к Пчёле вернуться прочла в румянце щёк. Тогда и поспешила самостоятельно «выпроводиться»; поправив в последний раз шапку, Екатерина Андреевна взяла сумку свою, быстро наклонилась к дочери.
Звонким поцелуем в щёку она Ане сказала:
— Звони, если возможность появится.
— Я проконтролирую! — уверил тёщу Витя.
Она в ответ цокнула языком, но без зла, заменим этим жестом фразу из разряда: «Охотно верю!», и, попрощавшись много раз подряд, вышла на лестничную клетку. Аня с толикой тоски и облегчения осталась у порога, взглядом провожая маму до лифта, приехавшего относительно быстро.
Когда механические створки за спиной мамы закрылись, а тросы с гудением стали опускать кабину на первый этаж, Пчёлкина прикрыла дверь.
Развернулась и чуть грудью не столкнулась с Витей, стоящим к ней близко-близко.
— Что такое? — спросила она шепотом, в котором не удержала себя от задорных ноток, и вдруг заприметила мелкий блеск на верхней губе супруга. Словно муж облизнулся тайком, не иначе.
Ане стало чуть душнее. Будто воздух между ними был не январским, а пустынным, прямо точно таким же, каким дышали африканские племена, живущие в Сахаре.
Пчёлкин в ответ ладонью провёл по её щеке, гладя, загибая локон за ухо с излюбленным серебряным кольцом. Девушке показалось, что от щёк её стало можно прикурить — вот какими горячими они стали.
— У меня есть для тебя подарок.
— У меня тоже, — кивнула девушка и почти дотянулась до тумбочки, на которой держала сумочку свою, но Пчёла за шею её обнял, удерживая. Аня дёрнулась в руках его, как в сетях, из которых не планировала выпутываться.
Посмотрела на мужа. В глазах блеснули искорки — словно каплями керосина брызнули в огненный столб.
— Не пустишь?
— Пущу. Первым хочу подарить.
Что-то внутри приятно защекотало, словно мягким пером провели по голым нервным окончаниям.
— Мне закрыть глаза? — спросила, заглядывая в лицо ему, девушка.
Пчёлкин в ответ ближе подошёл, вынуждая шаг к двери прикрытой сделать и губы закусить уже жестом кокетства, что за последний час стало привычным. Дыхание супруга Аня почувствовала у себя на щеке, и тогда мысль, что от её лица можно было бы факел зажечь, из догадки стала почти что теоремой.
— Если хочешь.
Она не стала закрывать глаза. Только чуть прищурилась, как в лисьей хитрости, когда Витя, вдруг оставив на щеке Аниной поцелуй, — удивительно, как не обжёгся — достал из внутреннего кармана пиджака конверт и красный бархатный мешочек.
Кажется, тот самый, в котором прятал коробку от обручального кольца.
— Иди ближе, малыш.
Аня послушалась, но с бо́льшим удивлением приняла от Пчёлы конверт. Она подошла к нему почти вплотную, так, что голова меньше, чем в трёх сантиметрах от плеча Витиного была. Не подглядывала, что муж из пакетика достал, а распечатала конверт пальцами, вдруг зашедшимися в мелкой тряске переживания.
В горле высохло, что не помешало бы его смочить вином, когда Аня увидела не столько содержимое конверта, сколько надпись на треугольном клапане.
Размашистая, хорошо знакомая девушке рука написала:
«Анечка, моя ласковая жена! Люблю тебя сильно. Спасибо, что ты моя! Твой дурень, Витя Пчёлкин»
Этого ей уже было достаточно — что любит сильно. «Что-то», вытащенное Витей из мешочка, мелькнуло перед её лицом серебром, но девушка на то внимание слабо обратила, ни то всхлипнув в никак не нехарактерной Анне мнительности, ни то рассмеявшись с подписи. Ну, правда, какой же он дурень?..
Замок подвески щёлкнул в локонах, когда Витя, за талию её держась, поцеловал супругу в висок. Аня облокотилась о плечо его, со всё бо́льшей спешностью обращаясь в лужицу, и вытянула лежащую в конверте фотографию.
На фото, о котором Пчёлкина и не догадывалась, она целовала Витю, а он — её. Фоном мелькали колокола собора Воскресения Христа, где в октябре крестили Ваню Белова. Супруг будущий, на тот момент Ане даже женихом не приходящийся, держал крепко, целовал так, что у девушки даже спустя месяцы от того дня колени дрогнули, подгибаясь.
Ей показалось, что Пчёла над ухом прорычал признание, которое сказал ещё тогда:
«Ну, Князева, как я люблю тебя… Пиздец как сильно»
— Макс фотку ещё в ноябре отдал, — признался Пчёлкин, ладонь укладывая на голову супруги и гладящим движением провёл по волосам Аниным. Она на плечо его легла, смеясь тихо-тихо.
На сердце было больно от спокойствия.
— Саня только тогда все снимки распечатал. Я этот решил приберечь… Свадебные фотки же не получилось бы от тебя спрятать?
