поставить её на боевой взвод…? Хм, гкхм… От «волнения»?
Мишка только взгляд свой ошалевший успевал переводить — с Блюмкина на меня и обратно.
— … И, тогда Вы убежали из посольства, перепрыгнув через забор — вследствие чего подвихнули себе ногу и весь мятеж «левых» провалялись в госпитале, прикинувшись ветошью. А графа Мирбаха убила вторая бомба — брошенная вашим напарником Андреевым.…Имеете что-то возразить, «террорист номер один» недоделанный?
Сказал и тут же пожалел об этом, ибо как мне известно из одной скаченной книги — этот Блюмкин был просто отмороженный псих: всюду ходил со своим неразлучным «кольтом» и, чуть-что — выхватывал и наставлял его на оппонента. Причем, не стеснялся делать это в людных, общественных местах!
Не… Кроме мнимого «убийства» посла — больше никаких подобных «подвигов» за ним не числится. Чисто понты бесовские…
Но, мне скандал разве нужен⁈ Тем более, у него имеются прочные подвязки в ГПУ… Вроде бы.
Невольно напрягся как перед хорошеньким замесом…
Террорист Яков Блюмкин, на цвет лица стал как беленный потолок местного вип-сортира, затрясся осиной со всежеповесившимся Иудой и, действительно — потянулся рукой в карман штанов.
— Не успеешь, — негромко сказал Барон.
Блюмкин замер:
— Что…?
— Не успеешь «шпалер» достать, как я тебе бочину «пикой» проколю, — спокойно объясняет тот, — ты же его не взвёл и на предохранитель поставил — не желая себя яйца случайно отстрелить… Ведь, так?
Того, вообще подкидывать стало и, как обжегшись от собственного кармана — отдёрнув и положив правую руку на стол, он, заикаясь:
— Вы… Вы… Вы из немецкой разведки?
— УХУ ЕЛ⁈
Оглядываюсь вокруг — не слышал ли кто и, не побежал ли вызывать того — кого принято при таких раскладах вызывать. Нет, вроде — все посетители увлечены собой или спаиваемыми ими дамами, а официанты — находятся довольно далеко от нас, даже для их чуткого профессионального слуха.
— … ??? С чего Вы так решили, Яков⁈
— У Вас — акцент…
— У вас — тоже «акцент», — вполне аргументировано и логично опровергаю гнусное предположение, — но я же вовсе не утверждаю, что Вы из израильской разведки, товарищ Блюмкин.
Мишка, беззвучно ржёт… Действительно, в это время словосочетание «израильская разведка» — кроме хохота, ничего вызвать не может.
При слове «товарищ» того, ещё сильней затрясло:
— Вы, Вы, Вы… Вы — левый эсер? Вы пришли меня убить⁈
Ага, вот оно что… Кажется, бывшими однопартийцами — считающих его предателем снюхавшимся с большевиками, на Блюмкина было совершено несколько покушений.
Вполголоса продолжаю его «строить»:
— В приличном обществе, Яша, за «левого эсера» — принято морду бить! Однако, учитывая ваше тяжёлое детство на Молдаванке и прибитые к полу деревянные игрушки, в этот раз прощаю, но…
Указательный палец указкой вверх и как строгий школьный учитель своему «слегка» туповатому питомцу:
— … Другой вопрос! Если Вы совсем немного напряжёте память, Блюмкин, то возможно вспомните: это не мы к Вам подсели и, напросились на этот «разговор» — а как бы, не наоборот. А теперь, вспомнив этот неопровержимый факт, подумайте — разве убийцы так себя ведут…?
Мда… «Убийца» из этого еврейчика — как из поросячьего дерьма пуля.
Ну и уже откровенно стёбно-издевательским тоном:
— … Яков! Ведь Вы сами, по вашим же словам — убийца. И должны в подобных делах разбираться — хотя бы исходя из собственного опыта. Ведь, это не граф Мирбах к вам с Андреевым на Лубянку приехал — на собственное убийство, а вы к нему — в посольство!
Несколько расслабившись, тот:
— Так, кто же вы?
Бурчу сердито:
— Человеки! Сидели здесь, культурно отдыхали — пока Вас чёрт по наши души не принёс…
Вдруг, со стороны «ложи» раздался весёлый лизкин голос:
— Серафим, Миша! Идите к нам!
Смотрю и, Есенин Блюмкину машет:
— Яков! Веди их быстрее к нам — хоть под угрозой своего револьвера…
Дружное:
— ХАХАХА!!!
Блюмкин изумлённо посмотрел на нас с Мишей:
— Прошу извинения, товарищи… Ошибочка вышла.
— Да, чего уж там, — тяжело вздыхаю, вытираю салфеткой рот и приподнимаюсь, -пошли, Миша, что ль — пока просто зовут…
По моему мнению, так славно начинающийся вечер, был безнадёжно испорчен.
Подошли, познакомились. Тот «длинный» оказался поэтом Анатолием Мариенгофом, остальные двое — поэт Вадим Шершеневич, с плотной фигурой и сплюснутыми ушами боксера и известный художник-имажинист Георгий Якулов. Представляя последнего, Есенин просто восторгался взахлёб:
— … Талантливый, неимоверно! Вся театрально-художественная Москва его знает, говорят: «Были б декорации Якулова к пьесе, а уж сам успех обязательно будет».
Согласно киваю головой:
— Прошлой осенью, будучи в гостях у одного ОЧЕНЬ(!!!) обаятельного человека — тоже одного талантливого «художника» встречал: за пять минут буквально — любой документ так «нарисует», от настоящего не отличишь.
— ХАХАХА!!!
Громче всех смеялся сам Якунин.
Сдвинули столики, подозвали официанток и, понеслась «звезда» по кочкам!
* * *
Как обычно при таких «мероприятиях», разговор бурно и сумбурно шёл ни об чём и, в то же время — обо всём сразу. Само собой — без «политики» никак, хорошо ещё футбол не так популярен!
Георгий Якулов пытался донести до новичков — делая особый акцент на самом старшем из них (то есть на мне), саму идею имажинизма:
— Серафим, ты пойми: революция необходима народам — но художникам она необходима вдвойне! До революции мы были скованны уставами и устоями, теперь и краски наши — кроме специфического запаха, приобрели запах свободы… Это запах тающего снега и еще не распустившихся цветов!
«Делать вам больше не фиг, — думаю, — как всякой фигнёй заниматься».
— Да, — отвечаю с самым серьёзным видом, — краски и запахи связаны прочно — хотя никто не видит незримых тех вервий, которые их скрепляют.
Есенин рассказывал (думаю, уже не в первый раз) случай произошедший с ним во время европейского турне:
— Перед отъездом в Германию, зашли мы с Айседорой в «Шахерезаду». Сели за столик с большим абажуром, сделали заказ… Вдруг официант наполняя нам бокалы, тихо мне говорит: «Вот, господин Есенин, я флигель-адъютант свиты Его Императорского Величества — такой-то, а теперь наливаю Вам шампанское». А я ему: «Работай и меньше разговаривай, холуй!».
— ХАХАХА!!!
Рисунок 96. Друзья, поэты-имажинисты (слева направо) А. Мариенгоф, С. Есенин, А. Кусиков, В. Шершеневич.
Бдительно слежу за своими: Лиза практически не пьёт — хотя Есенин собственной рукой ей не
