Мы живём в реальном мире, и он не просто влияет, но увлекает, влечёт, тащит, не осознавших себя биофилов в том числе. Но только не осознавших, кои в молодости все. И яркий биофил в молодости оказывается в трагической ситуации: он не интересен никому, кроме ярких некрофилов. Для жухлых их подсознательные стремления чужды, биофилы настолько ещё идеалисты, что обман для них убедительнее истины. Биофил вынужденно оказывается рядом с ярким некрофилом, разочаровавшись в котором, он поднимается на следующую ступень развития. Его возросшие биофильность и наивность становятся вожделенны не только для большего числа некрофилов, но и для индивидов большей яркости (подонка видно, и обмануться в ярчайшем может только уж совсем наивный). В борьбе обычно побеждает сильнейший (тот, который затаптывает конкурентов), чем и объясняется, что рядом с биофилом с возрастом оказываются всё более и более яркие некрофилы (как в случае Наташи). Повышение силы некрополя партнёра в очередной комбинации достигает того рубежа, за которым возможна только смерть, не перешагнуть который позволяет только самоосознание. Следующий вслед за этим этап: соединение с себе подобным, биофилом, — счастье.
Таким образом, график позволяет с меньшими усилиями осознать некоторые особенности существования и развития этого мира. По молодости все кажутся одинаковыми, во всяком случае, все, как штампованные, тянутся к одним и тем же «ценностям». При этом получают щелчки, и большинство, сдавшись, начинает «играть». Следующая большая группа — нюхачи — не сдаются и, прорвавшись сквозь щелчки и собственные подлости, получают вожделенное — болезни и смерть. Наименьшая группа ведёт себя более других странно: разочаровавшись в неинтересном партнёре, вдруг обнаруживают себя влюблёнными уже в совершеннейшее ничтожество, а после того и вовсе в подонка (скрытого) — и всё это в поисках себе подобного, способного на созидание, человека.
Таким образом, если жухлые, не получив в этой жизни вожделенного, развиваются достаточно «прямолинейно», то у ярких жизнь не только не прямолинейна, но и симметрична. И те, и другие получают, наконец, желанное (некрофил — некрофила, биофил — биофила), или вообще уже ничего не получают, но прежде оказываются в противоположном лагере, что и тем, и другим приносит мучение. Обогащается же лишь один некрофил — и то мусором.
Есть ли возможность биофилу избежать в своей жизни неприятностей? Есть. Это — осознать себя и, как следствие, довериться Господу не только бессознательно, но ещё и сознательно. Осознающие себя биофилы, разумеется, объединяются, и это немногочисленное объединение подавляющему большинству нравится называть сектой. Это объединение тоже не идеальное сообщество — со временем оно вырождается по известной схеме: у рождённых свыше родителей дети не обязательно таковы, а их дети — тем более. Но все они в церкви остаются и даже способны порождать «горячих» новообращённых, и уже от этих «проповедников» выродившаяся церковь начинает обвально разрастаться. И если она не становится государственной, то только потому, что заповеди Божьи на логическом уровне менее искажены, чем в конкурирующей секте, основанной на некрофилическом начале. Но вот как раз-то потому, что в этом объединении заповеди искажены менее, чем в прочих, концентрация биофилов здесь несколько выше, себя они в большей или меньшей степени осознают, и в этом — надежда юного биофила, вставшего на путь самоосознания.
По книге, это путь и П., и В.
Итак, мы сейчас освежили в памяти четыре вида взаимоотношений, которые называют, не различая, «любовью»: любовь-игру, любовь по случаю, любовь-порабощение (взаимоубийство, страстная любовь) и собственно любовь. Более других поэты воспевают любовь-порабощение, по-видимому, во-первых, потому, что это их самое волнующее переживание в жизни, во-вторых, потому, что полученная психоэнергетическая травма требует к себе многословного внимания, а в-третьих, потому, что признанные поэты не смогли подняться выше собственного уровня развития, который и позволяет им быть популярными. Подвиг Толстого среди прочего заключается в том, что он, пусть не в жизни (его автобиографичный Лёвин рядом с Кити ощущает себя недостойным — вернейший признак предпочитания некрофилических дам), а только в творчестве, смог перешагнуть рамки общепринятого воспевания союзов типа Наташа—Анатоль и Пьер—Элен, а открыл перед своими читателями одним своим духом поиска удивительнейшую возможность догадаться о существовании чего-то большего, чем он сам оказался в силах описать. И нет ничего удивительного в том, что те писатели, которые в силу развития своей души не могли иначе писать о любви как о различных сочетаниях форм садомазохизма (скажем, Достоевский), признанной формой религиозности признаны, а Лев Николаевич Толстой за поиски любви высокой признанными от признанной государственной церкви отлучён.
Что же касается порочной любви, той самой, которая воспета поэтами как страстная, прекрасная и цветастая и таковою воспринимается прыщавыми и не очень прыщавыми девицами, которые никаких поэтов и не читали, то в развитии подобного рода любовей Л. Толстой выявил некоторые характерные закономерности. Это удивительно, потому что из личного жизненного опыта Л. Толстой про собственно любовь мог знать мало. Это и понятно: связи его до брака были порочны, а жене он хранил верность все 48 лет.
Своим творчеством Лев Толстой выявил среди прочего и следующую закономерность: если любовь-игра даже в высшем своём проявлении, началом которой и основанием служит Случай, может зарождаться как с участием, так и без какого бы то ни было участия людей, то истории же особо порочной любви (страстной) для женщины, и в особенности для девушки, непременно начинаются с участием другой женщины. Путь к пороку для женщины прокладывает не столько мужчина, сколько другая женщина. На уровне проповеди у Толстого иначе, но у художника — так. Причём во всех его романах. Для Наташи Ростовой подобной женщиной была признанная Элен, для Анны Карениной, матери 8-летнего сына, — мать Вронского, явно подавляющий индивид, а для 18-летней Кити женщин было даже две: только что вышедшая замуж как все графиня Нордстон и Китина мать. В своём чувстве ревности и неприязни к другой женщине, к той, которой сравнительно хорошо, пусть даже всего лишь по человеческим меркам, женщины не останавливаются ни перед чем, чтобы навредить. Их не останавливает даже материнское чувство. (Более того, можно говорить о том, что некрофильная «сваха» есть заместитель такой же матери, пусть по жизни и жухлой.) Желание навредить, как замечено, — характерное свойство всякой некрофильной женщины, яркой или жухлой, присуще практически всем, потому что число биофилок исчезающе мало. Ровно столько, сколько есть к ним их половинок.
* * *
В.: Да, было так хорошо идти по берегу Яузы и слушать про Анну Каренину, Кити, княжну Марью, Наташу…
П.: Разве слушать? Обсуждать! Я после таких обсуждений не успеваю записывать твои идеи.
В.: Да какое обсуждение? Моей роли — никакой. Я — это лишь отражение тебя.
