– Ну, а цунами? Этот рукотворный подводный взрыв с сотнями тысяч жертв? Ты это тоже придумал?
– Разве ты не видела кадров хроники?
– Репортажи – да, но ты, Жора, Аня, Юля, Юра?.. Там же… И, потом, клоны, все ваши клоны? Это же…
– Это наше неизбежное завтра, – сказал я, – у нас нет другого Пути.
– А ты пробовал рассказать…
– Я сорвал голос, я рассказывал, убеждал, шептал на ухо и кричал, я неистовствовал, стучал каблуками и стучался лбом о стену, мой ор пропитал поры, а хрип леденил души в попытках донести до них, и до ученых, и до политиков, до олигархов и президентов, и даже до отцов церкви, донести элементарные знания о своей Пирамиде… И, знаешь, как ни странно меня понял мир, весь мир, но не свои, не домашние, не родные мне люди, нет, – чужие, ставшие мне самыми дорогими и близкими. Прав-таки Иисус: нет пророка в своем Отечестве.
И теперь, когда двери в прошлое захлопнулись за моей спиной…
Если бы я мог себе только представить, чем закончится для всех этих, избранных нами родоначальников нового мира, всех этих шумеров и египтян, евреев и китайцев, греков и римлян, византийцев и турок, и монголов, и скифов, всех этих знаменитых представителей всех эпох и народов, чем закончится для всех нас строительство нашей Пирамиды! Видимо, и в этом права история, жертвы в таких огромных делах всегда неизбежны. Это следовало бы предвидеть, хотя бы спрогнозировать будущую картину мира с учетом нашего строительства. Но ведь хотелось все сделать побыстрей, поскорей одарить человечество счастьем. И что же? Спешка, как известно, нужна лишь в одном случае. Мы даже не насмешили мир, мы потрясли его, погрузив в пучину несчастий и бед. Очередная Вавилонская башня, ее руины… И в каких масштабах!
– Почему же вы, – спрашивает Лена, – вы не сотворили себе Нострадамуса или Эдгара Кейси, или того же Мессинга, на худой конец Глобу… А?
– На худой конец?
– Ну да! Вы ведь легко могли, клонировав их всех, предсказать свое будущее, будущее вашей затеи, вашей пирамиды. Глобу-то, надеюсь, вы вовлекли…
– Глобу – нет.
– Нет? Почему?..
– Ну, знаешь, не смеши, – говорю я, – Глоба… Ну нет-нет… Ну при чем тут эта Глоба? Он же пуст как дырявая алюминиевая кружка.
– Кружка?!.
Лена вытаращила на меня свои огромные глазищи.
– Наша машина сказала, что…
– Машина сказала?
– Мы надеялись, что прогнозы, которыми нас снабжал наш электронный предсказатель…
– Не оправдаются?
– Собственно, в ее предсказаниях не было этого подводного атомного взрыва. Машина не могла знать настроение тех вояк, которые все это…
– Да-да, – говорит Лена, – я понимаю: машина – это машина. Ей, пожалуй, никогда не заменить ни Нострадамуса, ни Кейси… Только живой мозг способен распознать угрозу для человечества.
Я только согласно киваю: только живой мозг!
– Но слушай, – Лена берет мою руку, – из всего, о чем ты мне все это время рассказывал, можно не только создать какой-то там виртуальный образ или прекрасный сценарий фантастического фильма, из этого можно, это же очевидно! можно сделать красивый бизнес-план строительства нового мира! Ты согласен?
– Да. Но не в этой стране.
– Ты согласен?
– Ты меня спрашиваешь?
– Слушай, напиши! А ты напиши! Книгу! Напиши об этом целую книгу! Ведь такой необходимый, такой прекрасный и простой материал.
– Я пробовал, – говорю я, – но это…
– Что?
– Ты знаешь, что такое страх чистого листа?
– Страх чего? Ты чего-то боишься?! Ты представляешь, какой будет резонанс, какой будет фурор!
– Зачем нам фурор?
– Это должно быть похоже на «Крик»! – восклицает Лена.
– Мне кажется, мир уже обожрался ором, – сказал я, – мир жаждет нежной, если хочешь, волшебной тишины.
– Вот и напиши свою «Тишину», подобно тому, как Мунк написал свой «Крик».
– Ах, Мунк! «Крик»!
– Это будет величественно!
– Ты думаешь, у меня хватит красок?
– Все они в моем note-book'e. Зря ли я все, что ты мне рассказывал так старательно записывала и снимала? Как Лени Рифеншталь собрала своей кинохроникой всю историю нацизма, так и я всю историю строительства Пирамиды запечатлела на пленку. И Юлин багаж! Там есть все… Даже слышно, как в прудах распускаются лилии… Ты же сам видел! И стоит только захотеть…
– Да-да, ты права, – верно, верно… Вот только…
– Что? Страх?!
– Кому это нужно? Лучше послушай:
Погас мой свет, и тьмою дух объят – Так, солнце скрыв, луна вершит затменье И в горьком роковом оцепененье Я в смерть уйти от этой смерти рад.
Это Петрарка…
– Как красиво!..
– Я так не смогу, потому-то меня и одолевает страх. Молчание… И вдруг я просто ору!
– Слушай!
Меня давно уже мучает этот вопрос:
– Почему – ты?! – спрашиваю я.
Лена не понимает. Выжидательно смотрит на меня удивленными глазами.
– Почему я рассказываю все это только тебе? Лена улыбается:
– Ах, вот ты о чем!
– Да! Я мог бы все это… Лена качает головой:
– Не мог!
– Объясни! У меня в жизни было столько прекрасных…
– Пойми, – говорит Лена, – в жизни каждого человека есть только один слушатель! Ты же сам говорил: у каждого Македонского свой Аристотель, у каждого Цезаря – свой Брут.
– Ты – мой Брут? Или мой Аристотель?
– Я – твоя Елена!
К этому добавить нечего, я и молчу. А моя Елена встает и выключает диктофон.
«Почему – ты?!». Разве этот вопрос требует ответа? Ведь чувства не лгут.
Ну и дурак же!
Мы стали близкими раньше, чем друзьями.
Глава 26
– Слушай, – снова говорит Лена, – напиши, а? Я тебя прошу!
– Да-да, – говорю я, – напишу-напишу…
Ведь нельзя терять то, что выстрадано и на что ушли лучшие годы жизни. Даже если это связано с риском для жизни!
– Я напишу, – обещаю я еще раз, – и это будет очень хорошая книга!
– Надеюсь, – говорит Лена.
Даже если это связано с риском для жизни!
– Ты ведь знаешь, что плоха та книга, за которую стыдно быть не убитым. Да, да, – повторяю я, – за которую могут не убить.
Лена только смотрит на меня и молчит. Но глаза ее полны вопроса: как не убить?
