Преследовать? Иль милости искать?
Молить ее? Доказывать делами?
Земной любви позволено ль алкать
Отрады, осененной небесами?
Где те миры, о, где светила те,
Что скорбь заблудшего приветят?
О, сердце чистое где встретить?
Линда Фокс взяла сочинения для лютни, написанные Джоном Доулендом на исходе шестнадцатого столетия, и переделала мелодии с текстами на современный лад. Что-то новенькое, подумал Макуэйн, для рассеянных по вселенной людей – побросанных там и сям, точно в спешке; для раскиданных безо всякого порядка по куполам, по задворкам убогих планет и по спутникам, для павших жертвами великого переселения. И конца этому не будет.
О, позвольте глупцу-горемыке
О тернистом пути возопить
Пред надежды святой строгим ликом…
Продолжения он не помнил. Впрочем, у него – само собой – имелась запись.
Человеку того не достичь.
Или что-то в том же роде. Красота вселенной не в рисунке звезд, а в музыке, порождаемой человеческим сознанием, людскими голосами и руками. Лютни, синтезированные специалистами на особой машине, и голос Фокс – вот что мне нужно, чтоб никогда не унывать. Чудесная работа: записывать такое, транслировать – и получать за это деньги.
– Это Фокс, – сказала Линда Фокс.
Макуэйн переключил видеосистему на голографический режим, и в помещении возник куб, из которого ему улыбалась Линда. Тем временем бобины с бешеной скоростью вращались, переводя час за часом трансляции в его владение.
– Теперь вы с Линдой Фокс, – продолжила она, – а Линда Фокс с вами.
Она пронзила его жестким, ясным взглядом. Ромбовидное лицо – дикое и мудрое, дикое и такое настоящее; да, с тобою говорит Линда Фокс. Макуэйн улыбнулся в ответ и произнес:
– Здравствуй, Фокс.
Немного позднее он позвонил больной соседке. Та не отвечала невероятно долго, и он думал, глядя на регистратор пульта: может, кончилась уже? Или эвакуировали принудительно?
По микроэкрану бежала пестрая зыбь – одни помехи и никакого сигнала. А потом появилась она.
– Я вас разбудил? – спросил он.
Девушка казалась заторможенной, апатичной. Может, под таблетками, подумал Макуэйн.
– Нет. Я дырявила себе задницу.
– Что? – оторопел он.
– Химиотерапия, – пояснила Райбис. – Дела у меня так себе.
– Я только что записал потрясающий концерт Линды Фокс, буду транслировать его несколько дней. Он вам поднимет настроение.
– Как жаль, что мы застряли в этих куполах. А то могли бы ходить друг к другу в гости. У меня только что был доставщик. Как раз принес медикаменты. Вообще-то помогают, но меня из-за них рвет.
Зря я позвонил, подумал Макуэйн.
– А вы не могли бы меня навестить? – спросила Райбис.
– У меня совсем нет воздуха для скафандра.
– Так у меня есть, – сказала она.
Макуэйн запаниковал.
– Но вы ведь больны…
– До вашего купола как-нибудь дотяну.
– А как же ваша станция? Вдруг в это время начнет поступать…
– Возьму с собой сигнализатор.
Наконец он выговорил:
– Хорошо.
– Мне очень нужно с кем-то побыть, хотя бы немного. Доставщик всегда остается на полчаса, дольше ему нельзя. Знаете, что́ он мне сказал? На CY30 VI сейчас вспышка какой-то формы бокового амиотрофического склероза. Не иначе как вирус. У меня тоже что-то вирусное. Господи, не хотела бы я словить боковой амиотрофический. У меня скорее марианский тип.
– Это заразно?
Прямого ответа Райбис не дала.
– У меня-то все излечимо, – заверила она, явно пытаясь его успокоить. – Но раз уж тут вирус гуляет… Ладно, не пойду я никуда, ничего страшного. – Она кивнула и потянулась к выключателю передатчика. – Лучше полежу, попробую заснуть. С моей болезнью надо спать как можно больше. Завтра я вам позвоню. До свидания.
– Нет, приходите, – сказал Макуэйн.
Девушка просветлела.
– Спасибо.
– Только не забудьте захватить сигнализатор. Есть подозрение, что как раз начнут запрашивать телеметрию, и…
– Да в жопу телеметрию! – с ненавистью выкрикнула Райбис. – Мне осточертело торчать в этом куполе! Вот вы еще не спятили от того, что сидите тут и разглядываете бобины, счетчики, датчики и прочую дрянь?
– По-моему, вам пора домой, – произнес он.
– Нет, – сказала она несколько спокойней. – Я буду четко выполнять все инструкции медслужбы, закончу химиотерапию и вылечу этот долбаный склероз. А домой не поеду. Лучше приду к вам и состряпаю что-нибудь на обед. Я хорошо готовлю. Моя мать была итальянкой, а отец – чикано[10], так что я всегда кладу приправы, только здесь их негде достать. Но я придумала, чем их заменить. Поэкспериментировала со всякой синтетикой.
– В концерте, который я буду передавать, – сменил тему Макуэйн, – Фокс исполняет новую версию «Преследования» Доуленда.
– Это про полицию?
– Нет. «Преследовать» в смысле «ухаживать», «добиваться руки». То есть дела любовные.
И тут он сообразил, что над ним подшучивают.
– А хотите знать, что́ я о ней думаю? – спросила Райбис. – Одна сентиментальность, причем подержанная, а она гораздо хуже обычной – тут и своего-то ничего нет. И лицо у нее какое-то перевернутое. И губы злые.
– А мне нравится, – сухо обронил Макуйэн, чувствуя, что и сам впадает в бешенство. «И вот тебе-то я должен помогать? – спросил он мысленно. – Еще и с риском заразиться, и все ради того, чтобы ты тут оскорбляла Фокс?»
– Я сооружу вам бефстроганов с лапшой и петрушкой, – заявила Райбис.
– Да мне и так неплохо.
Она помялась, затем продолжила тихим, нерешительным тоном:
– Так вы не хотите, чтобы я приходила?
– Я…
– Я очень напугана, мистер Макуэйн. Через пятнадцать минут меня снова вырвет от нейротоксита-4. Но я боюсь одиночества. Не хочу оставлять свой купол, но и сидеть одна не хочу. Извините, если обидела вас. Просто для меня Фокс смешна. И больше о ней ни слова, обещаю.
– А у вас хватит… – Он решил выразиться потактичней. – Вы уверены, что готовка вам по силам?
– Пока что силы есть. Потом слабость будет долго-долго расти.
– Как долго?
– Почем знать.
Ты умрешь, подумал Макуэйн. Это знал он, знала и она. Говорить что-то не было нужды. Они оба участвовали в заговоре молчания. Смертельно больная девушка хочет приготовить мне обед, подумал он. А я об этом не просил. Надо отказать ей. И не надо пускать к себе в купол. Упорство слабых, подумал он. Какая ужасная мощь. Как им проще кинуться под ноги сильному!
