запустив в нём массовое тракторное производство. Главный расчёт на то, что Буханин — человек увлекающийся, с чрезмерно богатым воображением, любящий пофантазировать и, с периодически случающимися «заскоками». Увидев бесподобно красиво и грамотно оформленный «проект» — он не удержится от искушения и «подмахнёт не глядя».
«Практическая психология», мать её!
Всё произошло, как и было задумано: «Бухарчик» жевал народу не о «Всемирной революции», а о своём — о наболевшем. О развитии промышленности и сельского хозяйства… Вот до нас с Лизой доносится отрывками:
— … Стальной конь придет на смену крестьянской лошадке!
Это вовсе не Ильф и Петров в своём «Золотом телёнке» придумали, а словами Ленина — «Любимчик партии»!
— … Сто тысяч железных коней будут пахать бескрайние поля!
И опять же, это вовсе не Ильич такую историческую фразу обиходил — реалист до мозга костей (тот, в основном «электроплугами» бредил), а именно его «любимчик» — именно сейчас брякнул не подумавши.
Ну и далее о том, как трудовое крестьянство — станет вровень с пролетариатом, обзаведясь эдаким «стальным табуном» и, обогатится при этом духовно — передовыми идеями Маркса и Энгельса.
Эх, хорошо говорит!
Ещё, точно так же — умел бы делать, претворяя в жизнь свои прожекты…
Однако, вижу у трибуны происходит какая-то заметня! Какой-то человек прорывается сквозь довольно редкое оцепление и обращается к докладчику… Вот, он ему что-то горячо говорит. Отчаянно при этом жестикулируя руками… Вот, что-то передаёт Бухарину из рук в руки…
— Наш «Пассажир», — замечает более остроглазая Лиза.
— Наш, однозначно — наш.
Дальше ничего не видно, происходящее заслонила толпа народу.
Снова о чём-то говорят… Куда-то вместе уходят, чуть ли не рука об руку…
* * *
После окончания митинга и закрытия Выставки, в условленном месте встречаемся с Мишкой.
— Всё нормально, «операция» прошла успешно, — ответил тот на мой молчаливый, но нетерпеливый вопрос, — подписал товарищ Бухарин твой документ. Потом, они поехали с «Пассажиром» в Кремль гербовую печать ставить…
ФФФУУУФФФ!!!
Как будто тяжкий грех с души свалился и, на сердце стало легко-легко…
— Пожалуй, это событие надо обязательно как-то ознаменовать, мои юные друзья, соратники и соучастники! А не пойти ли нам с вами посидеть в какой-нибудь классный ресторан?
— Если угощаешь — почему бы не пойти? — Мишка красноречиво вывернул перед нами карманы, — я свой месячный оклад воспитанника, давно уже на московское мороженное извёл.
— Я угощаю, — с тайной гордостью говорит Лиза, — надо и мою первую картину «обмыть».
— Нууу, как всё по-мещански… А мы с Серафимом думали — ты самолёт Саньке да Ваньке купишь. Или — танк.
Смеётся:
— Больно малы они для самолёта — ещё колокольню ненароком снесут. Отец Фёдор ругаться будет и с кадилом за нами бегать…
Предлагаю консенсус:
— Ладно, тогда раскидаем на троих: за Мишей долг запишем — отработает как-нибудь на разгрузке чего-нибудь тяжёлого. Так, что…? Идём?
— Но только не в нэпмановский ресторан! Обмывать там мою картину — это пошло.
— Хорошо, тогда вечером идём в «Стойло».
Лиза, слегка расширив прелестные глазки:
— Это — где Есенин?
— Где Есенин, где Есенин…
Без пяти минут Роксолана, заскакала как Попрыгунья-Стрекоза:
— УРА!!!
Самому интересно посмотреть на поэта — пока тот не повесился…
— Миша, посмотри — извозчика нигде не видно?
Глава 30
Бомонд, еще бомонд!
Описывая эпоху НЭПа и не упомянуть поэтов этого периода — это наверное, было бы самым страшным прегрешением в моей новой жизни!
Начало XX века в России было временем смерти и поэзии. Все три революции, Гражданская война и военный коммунизм вкупе — не смогли отбить охоту русских людей писать и слушать стихи.
Как бы даже не наоборот!
Согласно статистике, которая «лукавя» всё знает — в стране было на тот момент около восьми тысяч только официально зарегистрированных в «Союзе» (СОПО), поэтов. И, конечно же «Меккой» этой категории тружеников пера была Москва. Объединённые в бесчисленные же «течения» и «направления» («ничевоки», «имажинисты», «конструктивисты», «акмеисты», «парнасцы», «заумники» и прочие, прочие, прочие), поэты шумели вечерами в многочисленных литературных кафе, спорили и даже дрались друг с другом и, между собой — с неистовостью рыцарей-крестоносцев и сарацин за свою «веру».
Нынче же, с наступлением «оттепели» при объявлении НЭПа — страсти кипят даже пуще прежнего! Это было время настоящего расцвета, так называемого «кафейного» периода русской поэзии.
Конечно же, из всех этих «литературных забегаловок», наиболее известно заведение с названием «Стойло Пегаса». Не знаю, кому как — а мне при упоминании этого несколько «благоухающего» брэнда, сразу вспоминается один из подвигов Геракла.
История его такова: в девятнадцатом году, в самый разгар «военного коммунизма» поэты-имажинисты[1] во главе с Сергеем Есениным, создали «Ассоциацию вольнодумцев» — ставя свой целью «…пропаганду и самое широкое распространение творческих идей революционной мысли и революционного искусства».
Такое тогда только приветствовалось и, Нарком просвещения РСФСР Анатолий Луначарский — не преминул утвердить своей подписью устав общества, который провозглашал столь высокие задачи.
Видать обзаведясь «крышей» от столь высокопоставленного большевика, «поэты-вольнодумцы» развили бурную коммерческую деятельность. Они создали своё издательство, открыли две книжные лавки, стали выпускать собственный журнал и перекупили синематограф «Лилипут» — что является довольно рисковым делом в годы Гражданской войны и военного коммунизма. Когда каждый индивидуальный предприниматель — автоматически приравнивался к «буржую», с частенько бывало — печальными последствиями.
Но конечно самым успешным коммерческим предприятием имажинистов, было кафе «Стойло Пегаса» — куда мы сейчас направляем свои стопы. Тогда это было, как бы сказать — «культовое место» Москвы.
Воистину либеральные то были времена — 20-е!
Хотя и «философские пароходы» уплывали из страны в то же самое время — увозя из страны, по определению Ленина — «добро нации»…
* * *
Итак, переодевшись в «нормальный» прикид и приведя себя в порядок, уже ближе к вечеру подъезжаем втроём на извозчике к зданию по адресу Тверская улица, дом 37.
Над входом в кафе, скача куда-то вниз, спускалась с небес парящая в облаках фанерная лошадь с крылышками и, с летящей вслед за ней собственной кличкой: «Пегас». Перед входом в заведении была ещё одна вывеска: «Стойло» — куда видать по задумке художника, направлял свой пикирующий полёт фанерно-поэтический конь.
Оценив гениальность задумки, я снял шляпу и провёл ладонью по лысой макушке:
— Хм… Ах, вот как оно всё было! Зачётный стёб, ничего не скажешь.
Недолго постояв перед кафе задрав голову, мы
