Они долго говорили о Холме, как будто все остальное на свете для них не существовало. Холм был чем–то вроде небольшой вселенной, в которой происходило все, что только можно представить себе, где открывается едва ли не бесконечное число глубоких подходов к событиям тех месяцев. Тем не менее время от времени они вели разговор и о других делах. Шерер начал рассказ о встрече с Гитлером в 1942 году, когда осада закончилась и он вернулся в Германию в отпуск. Лукас попросил его поделиться своими впечатлениями о Гитлере, и Шерер охотно откликнулся на его просьбу. Он вспомнил также о том, что второе его возвращение в Германию, в 1943 году, прошло совершенно иначе. После Великих Лук он был физически измотан, находился на пределе сил. Даже после Холма он не испытывал такой усталости. На этот раз отпуска ему не полагалось, и его выхлопотали ему фон дер Шевалери, Волер и Клюге, командующий группой армий «Центр».
— Привилегии воинского звания, — тихо произнес бывший генерал, устремив взгляд куда–то в пространство. От стекол его очков отражались блики света, проникавшего в комнату. — Бедняга фон Засс, — продолжил он. — Я не слишком близко знал его. Он был пруссак, впрочем, не типичный. Он обладал приятными манерами, так же как и Гудериан. В те дни мне казалось, что он недостаточно опытен. Но он сделал все, что мог сделать человек, находившийся на его месте.
Он передал Лукасу клочок бумаги. Это была вырванная из книги страница со списком немцев, повешенных русскими в 1946 году на центральной площади Великих Лук. Лукас и раньше слышал об этом, занимаясь сбором материалов для своей книги, читал немало интервью с ветеранами вермахта. Он стал изучать имена, перечисленные в списке. Тогда были повешены фон Засс и еще четыре офицера. Далее приводились имена других офицеров и рядовых, приговоренных к двадцати пяти годам заключения в трудовых лагерях. В 1955 году советские власти их освободили, и они вернулись в Германию.
Лукаса это удивило. Это не был традиционный русский суд над военными преступниками, в котором причудливо переплетаются реальные и надуманные обвинения. В случившемся было много загадочного. Лукасу это было хорошо известно, как было известно и то, что фон Засс был ни в чем не виноват. Он лишь дважды отказался от условий капитуляции, доставленных русскими парламентерами. То, что русские в конечном итоге отомстили ему, Лукаса нисколько не удивило. Его удивило лишь то, что казнь на площади Ленина в Великих Луках была уникальной в своем роде. Многие пленные немецкие офицеры и солдаты были казнены в Сибири или в подземных казематах Москвы — это были широко известные факты. Однако он не мог припомнить ни одного подобного случая публичной казни на площадях разрушенного Сталинграда, Демянска, Харькова, Киева, Минска, Смоленска или Севастополя, Ржева, Витебска, Орла.
Он представил себе, как фон Засс три года отсидел в русской тюрьме, прежде чем его привезли обратно в Великие Луки, где он встретил свой смертный час. Лукас поинтересовался соображениями Шерера на этот счет, но тот, пожалуй, не уловил истинной сути вопроса, а просто отозвался о русских в такой манере, в какой они этого заслуживали.
Холм явился неисчерпаемой темой для разговоров, и поэтому Шерер остался на несколько дней в Лондоне, проведя их в доме Лукаса.
Домой он вернулся вечерним авиарейсом, успев осмотреть кое–какие достопримечательности британской столицы. Бессодержательность современной жизни, мелькание и шум телевизионных экранов теперь не производили на Шерера особого впечатления, в отличие от предыдущих десятилетий, даже в иностранном городе, где многое могло показаться новым и необычным. Его мнение о нынешней эпохе лет десять–пятнадцать назад было гораздо уважительнее, чем сейчас. Теперь он с большим равнодушием стал относиться к жизни, заинтересовавшись вещами иного свойства, по всей видимости, чувствуя неотвратимое приближение смерти, когда прошлое кажется милее настоящего. Он отлично понимал, что мир изменился, что больше нет войны, и иногда удивлялся, как это подобное может быть. Он знал, что небольшие вооруженные конфликты происходят почти постоянно, да и убийства никуда не исчезли и периодически случаются во всех уголках планеты. Однако большой разрушительной войны, в которую вовлечено много стран, больше нет. Шерер понимал, что живет в такой цивилизации, где нет ни войны, ни ожидания войны, и задумывался над тем, что бы это могло значить. Неужели люди, поколение за поколением не ведающие войны, достигнут какого–то другого, нового уровня жизни? Вот уже много лет он ждал того, что мир рухнет, как это не раз бывало раньше, но в последнее время начал размышлять о том, что будет, если еще несколько поколений проживут без войн, и что это будет за жизнь.
Подобное любопытство его самого нисколько не удивляло. Многое в последние годы происходило столь медленно и естественно, что не вызывало особого удивления. Разумеется, Шерер оставался скептиком, лишь наивный глупец относится к жизни без скептицизма. Однако он слишком долго ждал наступления новой войны, устал от этого ожидания и перестал гадать, когда же именно она может разразиться. Вместо этого он начал высчитывать, сколько еще времени продлится мир на земле.
Но теперь даже такие размышления приобрели более или менее подсознательный характер, достаточно редко занимая его воображение. Он состарился, смерть уже близка. Шерера все чаще одолевали воспоминания о прошлом.
Он самолетом вернулся обратно на континент. Навстречу им двигался, мигая бортовыми огнями, другой самолет.
Шерер увидел на западе гряду облаков и небо в просвете между ними. Один из ветеранов Холма при встрече после войны сказал ему, что время от времени он смотрит на облака и видит на них образы погибших товарищей, которые с небес смотрят на него. Шерер вспомнил, что этот человек часто энергично жестикулировал и делал довольно странные высказывания.
Он не в первый раз вспоминал слова о мертвых, которые с небесной выси смотрят на живых. Такое сравнение трудно забыть. Во время полета Шерер смотрел в иллюминатор на плотные облака в вечернем небе. В голове его мелькали различные мысли, большая часть которых не вернется к нему никогда. То же самое происходит и с воспоминаниями, хотя некоторые из них иногда и возвращаются.
Бывший генерал закрыл глаза, но так и не уснул. Время от времени он отхлебывал из стоявшего перед ним стакана с водой. Перед его мысленным взором возникло здание ГПУ в Холме с разрушенным фасадом. Это был результат артиллерийского обстрела 1 мая, когда погиб Бикерс. Лишившись фасада, здание открывало взгляду внутренние помещения на разных этажах, где находились немецкие солдаты в белых маскировочных халатах. На них действительно были маскировочные халаты, несмотря на то что снег уже растаял. Голая пыльная земля произвела на него сильное впечатление и, наверно, ассоциировалась со смертью Бикерса. Все вокруг было покрыто пылью и несколько дней спустя, когда осада была, наконец, снята. К 1 мая земля подсохла, но зелени еще не было, поэтому, когда наступил первый день свободы, на многие километры вокруг простиралась лишь бурая сухая земля и пыль на грудах камня и кирпича и развалинах домов. Именно так и выглядел Холм и его окрестности, когда сюда пришла военная часть вермахта, прибывшая на помощь осажденному гарнизону. Ему тогда почему–то вспомнился северный Китай, где он до войны какое–то время служил военным атташе. Это было в Пекине, где во все стороны простиралась такая же бурая земля.
