Ознакомительная версия. Доступно 44 страниц из 220
Теперь за столь вовремя развёрнутую пропаганду жрецы потребуют у Эда сущей малости — выполнения своих обещаний и отмены гонений на иноземные учения. Вряд ли они подозревали, как сильно он жаждал этого сам. Конечно, придётся преодолеть немалое сопротивление; такие как Шион и Адель — не ядро веры в Бертане, и даже не её большинство. Они еретики. Эд Эфрин собирался превратить ересь в догму. Это было нужно ему, чтобы спасти их всех — и истинно верующих, и вероотступников, и людей чести, и клятвопреступников, и друзей, и врагов.
Но прежде чем это случится, он должен взять Сотелсхейм.
Адель Джесвел была в городе; она пообещала ему, что вскоре ворота будут открыты изнутри — и вот уже два месяца не могла выполнить обещанного. Записки, которые она передавала Эду через парламентёров, которыми ежедневно обменивались стороны, чтобы снова подтвердить невозможность договорённости, сообщали, что разногласия в Анклаве оказались глубже и сложнее, чем она надеялась. Местр Шион был, по сути дела, одинок в своём убеждении; его влияния хватило только на то, чтобы вовремя организовать по всему Бертану мощную сеть жреческой пропаганды. Но в Сотелсхеймском Анклаве большей частью заседали люди, назначенные самим конунгом, а потому близкие к нему. Они не без основания опасались за свою судьбу в случае его свержения и того больше были разгневаны перспективой смены догматов. Если бы не армия, стоявшая у стен города, как знать, не попал ли бы местр Шион на костёр, а с ним заодно и женщина, влившая в его уши яд, который, по мнению многих, давно следовало извести с земли Бертана. Но теперь никто не знал, чем ответит на подобный акт Адриан Эвентри, потому пока — только пока, предупреждала Адель в письме, — смутьяны были в относительной безопасности, даже находясь в самом логове врага. Наибольшее, чего она смогла добиться, — что разногласия внутри Анклава остаются неизвестны конунгу. Жрецы Гилас вообще не особенно посвящали Фосигана в свои дела и решения; в немалой степени поэтому он оказался столь уязвимым перед ними. «И это, — думал Эд, — я тоже учту, когда стану…»
Да, станет конунгом. Теперь он не мог произносить это, ни мысленно, ни вслух. Он подошёл очень близко. «Этот мир мой, — слегка улыбаясь, повторял он про себя, словно затверженное наизусть правило — так, как запоминал лекарские книги на фарийском прежде, чем выучил язык и смог понять их смысл. — И мне осталось только взять его. Только взять».
Алекзайн сказала ему это давным-давно. Он долго учился брать. Теперь он брал.
Но оставалась ещё одна проблема, решения которой он не видел. Он мог протянуть руку и взять. Но, взяв, он мог лишь раздавить латной рукавицей, оттягивавшей сейчас его руку. Эд никогда не был воином. Он в жизни своей не участвовал ни в одном сражении, хотя ни поединки, ни убийства ему не были в новинку. Он знал и огонь, и меч, он жёг и убивал. Но теперь, именно теперь он не хотел ни убивать, ни жечь. И именно оттого этим хмурым весенним утром ему было так трудно глядеть на стену, с которой смотрел на его людей и знамёна Грегор Фосиган.
Адриан Эвентри не мог взять этот город штурмом. Не потому, что Сотелсхейм неприступен. А потому, что он восходил на этот трон, чтобы спасти жизни тысяч, он обещал уменьшить потоки крови. И он не мог, сдерживая это обещание, пролить всю ту кровь, которую клялся сохранить.
А всё треклятый лорд Грегор — хотя Эд был уверен, что неплохо знает его. Он ждал, что конунг выступит ему навстречу — и гораздо раньше, чем он приблизится к Сотелсхейму. Но конунг не вышел. Он выходил лишь тогда, когда был совершенно уверен в победе — как против Одвеллов двенадцать лет тому назад, когда их почти уже раздавил Анастас. Сейчас, глядя — и не веря глазам своим, — как к Эвентри присоединяется всё больше кланов, Фосиган уверен в победе не был.
Единственное, в чём он был уверен — это в крепости стен Сотелсхейма.
Теперь, стоя под этими стенами. Эд проклинал себя и обзывал дураком — хотя до той поры почитал дураком Грегора Фосигана. Он мог хоть целый год держать Тысячебашенный в осаде — городу ничто не грозило. Сквозь него текла река, бурная, полноводная, которую не перекрыть так легко, как сделал в своё время Анастас с Силиндайлом. Пахотные поля остались за стенами и были подчинены армии захватчика; но в пределах городских стен оставались сады и фермы, примыкавшие к Нижнему Сотелсхейму. Тысячебашенный не зря прозвали дивным городом — он был страной в стране, он мог содержать и прокормить себя сам, пока пришлые захватчики волна за волной разбивались бы о его стены. Фосиган не трусил и не оттягивал контратаку по глупости, он просто спокойно сидел там, где пустил корни очень глубоко. И даже три десятка кланов, объединившись против него, не могли вырвать этих корней.
Эд был не единственным, кто это понимал. Главы кланов, которые за ним пошли, сознавали это тоже — и волновались, и ворчали, и сеяли недовольство в армии, бездельничавшей под понемногу начинавшем припекать весенним солнцем. Приближалось лето, пора Эоху; неведомо, как пойдут дела, если летний праздник Златокудрого застанет войско в безделье посреди разорённых полей. «Он обещал нам независимость, безопасность, достаток и мир, — скажут бонды себе и друг другу. — А дал лишь разруху и смуту. Пока мы здесь топчемся, в родных фьевах на нашей земле гниёт урожай. Зимой наши люди будут голодать, а мы так и будем торчать без толку у этих стен и слушать, как Фосиган смеётся над нами из-за них!»
Сотелсхейм невозможно взять. Все это знали. Эд это знал. Но тем не менее они пошли за ним, а он их повёл — туда, где тысячи людей могли сделать не больше, чем один человек.
Но один человек мог, возможно, сделать больше, чем тысяча.
Каждый день он отсылал к городу парламентёра и требовал встречи с конунгом. Каждый день парламентёр возвращался с одним и тем же ответом: никакого ответа. Великий конунг отказывается видеться и тем паче беседовать с вероломным, вздорным и глупым мальчишкой, которого поднял из нищеты и пригрел, подобно змее, на собственной груди. Эд знал, что лишь от него самого зависит, заставит ли он конунга вступить в переговоры. Понимал — и не знал, как это сделать. Он пробовал действовать через Адель, но она не имела связей в замке конунга; а кроме того, за четыре года Эд собственными руками расчистил вокруг Грегора Фосигана место, избавив его от всех, кому тот доверял и кого считал надёжным. Он расчистил место для себя. И не мог теперь его занять, потому что между ним и Фосиганом оставалось тройное кольцо стен, с более чем двадцатью башнями на каждой.
«Я загнал судьбу в ловушку и попался в эту же ловушку сам», — думал Эд Эфрин. Как и всегда. Всегда было только так.
Шёл семьдесят второй день осады.
— Заканчивается эль, — сказал Сван Вайленте. — Без эля мои ребята могут совсем затосковать.
— Не только твои.
— Это легко поправить. Я могу взять дюжину самых засидевшихся и прогуляться к Малым Орешникам. Там варят славный эль. Мы вернулись бы к завтрашнему вечеру, заодно ребята бы руки почесали…
— Нет, — сказал Эд.
Вайленте не возразил. Разговоры, подобные этому, звучали всё чаще и всегда заканчивались одинаково. Бондам надоело сидеть без дела, но Эд не мог позволить им тех развлечений, которых они жаждали. Он твёрдо решил не проливать крови больше необходимого. Будь его воля, он бы вообще её не проливал, но так не бывает. Боги всегда хотят крови. Вопрос лишь в том, как много.
Ознакомительная версия. Доступно 44 страниц из 220
