С другой стороны, я до конца не знали, что делать после того, как Иван Иванович отреагирует на мои флажки. Вообще никаких идей. Вариант, что он в меня влюбится и предложит мне выйти за него замуж, я исключила сразу. Он уже взрослый, измученный предыдущей женой-красавицей. Он не женится больше. И я не стану его ловить на живца, водить кругами, подсекать, втаскивать в семью, которая ему не нужна. Я, во-первых, не знаю, как это делать. А во-вторых, он сам не поведется, он же не дурак. А главное — я же не просто хочу от него ребенка. Я же еще и его самого люблю. Значит, постараюсь не делать ему больно…
Но ребенка-то хочется. И не потому, что биологические часы тикают. У меня вообще ничего не тикает, я в точных приборах, науках и времени не ориентируюсь. А просто вот какая-то одержимость, почти миссия моя — родить именно этого ребенка именно от этого мужчины.
А от Ивана Ивановича-то, по сути, ничего и не надо, правильно? Ну… только секс… Все…
Но КАК?
Я его до сих пор на «вы» зову.
В общем, в состоянии гона я прожила неделю, а потом моя подруга, стилист Дашка, прижала меня к стене и сказала:
— Колись.
А мне было так муторно в одиночку сражаться со своим либидо (а Дашка мне все ж подруга была), что я не выдержала и рассказала. Что хочу ребенка. От Аистова.
Дашка так удивилась, что даже не стала уточнять подробности: как я буду растить ребенка, на какие средства кормить, как моя мама отнесется. Она просто кивнула, расчехлила свой волшебный косметический сундучок и начала рисовать красоту.
На следующий день она принесла несколько своих джинсовых юбчонок, красные туфли на каблуке и волшебный лифчик, «делающий грудь из ничего».
— Первый раунд переговоров — просто мелькай, — дала наказ Дашка. — Никуда он от нас не денется!
* * *
— Так как, красавица?
Ой. Уснула в кресле. КТГ уже отпикала, холл опустел, и только я одна разложила пузо. И Шестикрылая Фимочка улыбается своим морщинистым лицом:
— Уснула. Конечно! Тяжело таскать такое счастье! Ну, давай скорей в смотровую! А то Алина Кирилловна уже спрашивает: «А где это наша новенькая красавица?»
Возле смотровой сидели еще несколько беременных с пеленками — важные, опытные беременные. Переговаривались:
— Ну, как вы?
— Мы ничего, ножкой так лупит, прямо сил нет.
— А мне подружка сегодня звонила. Ну, которая родила в мае, я рассказывала.
— Ага, ну?
— Ну, все нормально, грудью кормит, чай пьет с молоком. Ей другая моя подружка, которая родила в прошлом году — я рассказывала…
— Да, помню.
— …Так она есть посоветовала чай с молоком пить для лактации. И моя эта наворачивает с утра идо ночи. Ну, и вот.
А муж у нее, ты прикинь, сказал, что она потолстела очень — и у него стресс. Типа, у нею стресс на ребенка, что кричит и вообще, а теперь еще и жена толстая стала, и чай без конца пьет…
— Вот козел!
— Ну да. И, типа, говорит, что поживет неделю у мамы своей, допишет свою диссертацию, а мама к подруге приедет, помогать ей будет.
— Кастрировать таких надо! Это ж его ребенок!
— Прикинь? Я своему после этого сразу позвонила и сказала: «Коля, слушай сюда! Я как рожу, поправлюсь на двадцать килограмм!»
— А на двадцать поправляются, да?
— Ну, подруга на двадцать поправилась, так что я примерно… Короче, «Я поправлюсь на двадцать килограмм, буду все время ходить и пить чай, малой будет все время орать, свекровь больше чем три дня в доме я не выдержу, из квартиры тебя никуда не выпущу, так что готовься заранее!»
— Молодец! Так с ними и надо! А то непонятно чем занимаются, пока мы тут… Ну, и чего он?
— Ну, чего. Испугался. Сказал, что очень любит.
— Вот они, конечно, гады…
Распахнулась дверь смотрового, оттуда вышла пунцовая беременная. Опытные тут же заглянули внутрь кабинета и озадачились:
— А что там за собрание?
— Студенты пришли поучиться.
— О, нет… Без меня.
И в одно мгновение вся беременная тусовка растаяла, и я осталась одна. Тут же распахнулась дверь смотрового и появилась красивейшая в мире женщина в белом. Она была высокая, поджарая, с седой пацанской челкой и какими то океаническими глазищами сталь в тумане, серое утро…
— Заходите! — велела она.
И я вошла.
Меня встретил залп взглядов.
Человек двадцать молодняка в белых халатах.
Вот же черт…
Красавица кивнула мне — проходите.
А куда? Сразу в кресло-растопырку? И пусть они все смотрят?
— Я в другой раз, может быть?
— Вы когда поступили?
— Вчера.
— Я вас не осматривала. Ложитесь.
О-о-ох…
Они смотрели как голодные псы. Они еще не стали окончательными врачами, поэтому проявляли, так сказать, не только научный, но и человеческий, физиологический интерес. Кому-то было любопытно, кому то смешно, кому-то жалко. Девочки, мальчики… Боже ж ты мой, как стыдно… Как стыдно-то, мама дорогая, просто кипятком в лицо…
Я стянула исподнее, спрятала в карман халата. Постелила пеленку… Помедленнее, только бы не лезть туда и не раздирать перед ними, полудетьми-полувзрослыми, полупрофессионалами-полулюбителями, свою изнанку, вдруг что-то отменится?
— «Евгения Ким, тридцать лет, — зачитала седая красавица. — Первая беременность, первые роды. Тазовое предлежание. Маловодие». Кто хочет посмотреть тазовое предлежание?
Поднялись несколько рук. Они хотели, но я — нет!!!
— А если я…
— Ложитесь, пожалуйста.
У меня, вероятно, были какие-то права. И даже какой-то скандалистский потенциал. Но… не обреченность, нет… какое-то понимание правил этой игры… вот… Они учатся работать с беременным телом, они учатся ему помогать… Ну, не потренируются они на мне сегодня — а вдруг они убьют какого-нибудь малыша завтра?
Да, они еще посматривали на меня как на сконфуженного человека, но что они обо мне знают? Ничего. Посмотрят и забудут. Я — тело. Сейчас я — тело для вызревания моего ребенка. Здесь и сейчас я могу побыть телом, пожертвовать своей… эээ… женской гордостью…
— Ложитесь!!
Да, мой разум плакал в этот момент. Но я взобралась, и улеглась, и пристроила ноги на рогатины кресла. И первой в меня погрузилась эта женщина с седыми глазами. И очень больно, очень жестко, совсем не так, как это делали в женских консультациях, меня распотрошила.
