Раскудрявый клён зелёный, лист резной,Я влюблённый и смущённый пред тобой,Клен зелёный, да клён кудрявый,Да раскудрявый резной.
День деревни
В возрасте сорока двух лет гитарист Игорь Рудин впервые в жизни оказался в деревне.
Он был петербуржец не столько по рождению, сколько по внутренней сути своей, и, наверное, никогда не покинул бы Город, если бы не заставили обстоятельства. В авторской географии Рудина окружающее пространство делилось на Петербург и остальные территории, именно так – на Город с большой буквы и какие-то другие города с маленькой. Сельская местность на этой внутренней карте и вовсе не была обозначена.
Рудин постоянно гастролировал: объездил всю Россию, побывал в Европе, США, Канаде и даже в Южной Корее. Его инструментальные композиции высоко ценили любители неформатной музыки. Игорь играл не рок и не джаз – нечто изысканное, хрупкое и абсолютно не поддающееся описанию в слове. Рудина не только не волновало, но даже радовало, что критики и музыкальные журналисты мучаются с определениями его стиля: гитарист считал, что если чью-то музыку можно описать с помощью обычной человеческой речи, то она сыграна зря. В его собственной музыкальной теории язык звуков не подлежал переводу на язык слов, потому что если можно сказать, то зачем играть?
Рудин не нажил «звездного» богатства, и его известность вряд ли могла считаться популярностью, но все же зарабатывал достаточно, чтобы ничем больше, кроме творчества, не заниматься. Частые гастроли в его авторской географии ничего не изменили. По-прежнему был Петербург и новосибирск, москва, мюнхен, нью-йорк и какие-то прочие. Потомок семьи, которая не покинула Петербург ни в 17-м, ни в 37-м, ни в блокаду, он генетически хранил верность Городу.
Воспоминания о некоторых гастрольных турах слились для Рудина в единую череду переездов от концертного зала до аэропорта, а оттуда до гостиницы.
Так однажды в неизвестном городе он проснулся в своем номере и вышел на балкон покурить. Внезапно он осознал, что понятия не имеет, где находится. Менеджер Аркадьич вчера перед отъездом из Новосибирска, кажется, говорил, куда они едут, но Игорь сильно устал после концерта, да к тому же изрядно выпил… Он не запомнил, ни как садились в поезд, ни как сходили с него… Помнил только, как кто-то за рукав ведет его к такси.
Пытаясь установить, где он, Рудин осмотрелся. Гостиница советской постройки – бетонный муравейник, расчлененный на одинаковые квадраты балконов и окон. Внизу – большой на вид город, составленный из таких же коробок. Густой туман ползет по широким улицам и проспектам. Игорю представилось, как множество одинаковых Рудиных выходят на балконы совершенно одинаковых гостиниц в совершенно одинаковых городах и разом закуривают – от их сигарет медленно расползается туманная завеса по многократно отраженному зеркальному миру.
Рудин вышел на улицу и прочитал на фасаде название гостиницы – «Центральная». Название улицы – проспект Ленина. Извинившись за глупость вопроса, Игорь спросил у случайного прохожего, какой это город.
– Барнаул, Российская Федерация, – выдохнул алкогольным перегаром небритый молодой мужик и сердобольно икнул вместо того, чтобы «экнуть». – Ик, тебя, бедолага, торкнуло! Хочешь, я и число с месяцем назвать могу?
Рудин был весьма признателен незнакомцу, потому что числа и месяца тоже не знал. Дата с тех пор так и осталась зачем-то в памяти – 12 сентября. Залитый туманом Барнаул, построенный петербургскими архитекторами и поэтому напоминающий Питер своими широкими прямыми проспектами. Год стёрся; некий город, похожий на Санкт-Петербург, и 12 сентября остались.
Этой весной Игорь вернулся с очередного неформат-фестиваля в Германии. И тут случилось страшное. Как-то на рассвете он проснулся в своей гулкой пустынной квартире от странного звука. «З-з-з-з!» – тревожно звенело все вокруг, так что казалось, вибрировали даже стены. Сначала Игорь решил, что это у соседей сработал какой-то чудовищно визжащий будильник. И тут слух пропал.
Игорь часто вспоминал именно этот миг – удар липкой паники: еще не свет, но уже и не тьма из окна спальни. Душный весенний воздух, и от него чуть влажные простыни, чуть влажное одеяло и подушки, «з-з-з» и больше никаких звуков в левом ухе!
Оказалось, что диагноз «неврит» – это распространенное среди музыкантов заболевание. Оказалось, что с ним госпитализируют срочно на «неотложке».
Оказалось, срок восстановления нервных клеток – семьдесят лет.
И наконец, самое главное – оказалось, что нельзя было жить так, как жил Игорь все эти годы.
– Вообще нельзя было жить так, как ты, все эти годы! – выговаривал менеджер Аркадьич, когда Рудин вернулся из больницы. – Ты посмотри на свой холодильник: там даже мышь не смогла бы повеситься! Ей просто не на чем!
Игорь достал из холодильника единственный находившийся там продукт – бутылку водки – и слукавил:
– Я тебя не слышу.
– Ты меня слышишь: разговорная речь у тебя почти в норме – за четыре метра ты ее слышишь. Ты шёпот не разбираешь. Так я не шепчу. Я выписку из больницы смотрел, можешь не стараться и не врать мне, – и Аркадьич сноровисто отнял у Игоря бутылку прежде, чем тот успел налить себе стопку.
– Ты что, нянька мне? – беззлобно, скорее по привычке отозвался Рудин. Это был риторический вопрос, потому что Аркадьич пресловутые «все эти годы» – о да! – был его нянькой. Вот и сейчас он отобрал сигареты и закинул их почему-то вместе с водкой в холодильник, и, если бы дверца холодильника могла громко хлопнуть, она бы и хлопнула, потому что Аркадьич толкнул ее с силой.
– Игорь, тебе сорок два года!
– Ого! Да ты и паспорт мой прочитал? – съязвил Рудин.
– У тебя ни отца, ни матери! Ни братьев, ни сестёр! Ни жены, ни детей!
– Какой ужас! – изображая сожаление, всплеснул руками Игорь. – Не обижай сироту – отдай хоть сигареты!
– И не ёрничай! Ты же один как перст! Где ты был все эти годы, Игорь?
– Где ты была-а-а-а, когда строился флот, для тебя и для всех, кто дрейфует на льдине-е-е-е… – Игорь, весело фальшивя, пропел строчку из «Наутилуса».
Рудин прекрасно знал, что у его «няньки» абсолютный слух и любое непопадание в ноты для Иосифа Аркадьевича Арансона, весьма прилично играющего на скрипке, но еще лучше разбирающегося в коммерции, столь же нестерпимо, как для обычных людей скрип пенопласта по стеклу.
– Вот сейчас допоёшься! – пригрозил Аркадьич. – Я же тебе говорил: не играй двадцать четыре часа в сутки! Ни нервы, ни уши не выдержат такого напряга!
– Только левое не выдержало. Правому все нравится. Левая фракция, как всегда, против, правая – за! Все логично.
