Девушка вышла в коридор вслед за повитухой:
– Что-то не так?
Голос ее был настолько тих, словно она не хотела воплощать в слова то темное и зловещее, что невозможно было представить.
– Больная очень слаба, – объяснила миссис Вимс; на ее лице сохранялось мрачное выражение. – Она уже потеряла столько крови, как при дюжине родов, и не похоже, чтобы кровотечение остановилось.
– Что это значит? – со страхом спросила Женевьева.
Миссис Вимс смахнула со щеки слезу:
– Миссис Эдер, очевидно, умрет от потери крови. Она не переживет еще одну ночь.
– Нет! – вскрикнула Женевьева, подавив рыдание. Девушка с такой силой впилась зубами в костяшки пальцев, что едва не прокусила кожу. – Вы ошибаетесь, миссис Вимс.
– Я бы очень обрадовалась, если бы это было так. Но я приняла слишком много родов, чтобы ошибиться. Поверьте, это очень опасное дело – рожать детей.
Женевьева уже мечтала о том, чтобы ребенок начал плакать и нарушил зловещую тишину, весь день наполнявшую затемненную комнату. Но младенец оказался терпелив, как ангел, и спокойно переносил ее неуклюжие ухаживания, время от времени посасывая смоченную в воде свернутую тряпочку.
Рурк, бледный и беспомощный, молча сидел возле кровати и смотрел на неподвижно лежащую Пруденс, будучи не в силах предотвратить уход жены.
Время от времени в спальню заходила миссис Вимс и меняла пропитанные кровью простыни на свежие.
Кровотечение, казалось, никогда не прекратится. Женевьева вздрогнула при этой мысли, но постаралась не поддаваться панике. Беспомощность и ужас при виде смерти самой дорогой подруги были почти непереносимы. Она крепко прижала к себе ребенка и, не отрываясь, смотрела на его мать, совершенно не замечая, как из глаз, так же обильно и безостановочно, как кровь Пруденс, льются слезы.
– Я не должен был привозить ее сюда, – неожиданно произнес Рурк голосом, полным раскаяния. – Я не должен был слушать Анжелу Бримсби. Пруденс никогда не казалась сильной. Я увидел это в первую же нашу встречу, но мой эгоизм победил рассудок.
– Здесь нет твоей вины, Рурк, – прошептала Женевьева.
При мысли о чете Бримсби в ее душе шевельнулись горечь и ненависть. О, эти благородные и изысканные лондонцы, богатые и благополучные в своей чистой жизни, Пруденс совершенно ничего не значила для них. Эдмунд Бримсби произвел на свет ребенка, убившего Пруденс, а сам остался не затронут ни скандалом, ни этой трагедией. Женевьева никогда раньше не предполагала, что способна на такую холодную ненависть, которую испытывала сейчас к этому человеку.
Полдень медленно переполз в вечер. К этому времени миссис Вимс нашла кормилицу: индианку с французской территории по имени Мими Лайтфут, муж и ребенок которой недавно умерли от лихорадки. Мими бесшумно проскользнула в комнату, разожгла в камине огонь, потом поставила свечу на столик у кровати и так же тихо исчезла, сохраняя на лице выражение глубокой печали. Ни Рурк, ни Женевьева так и не заговорили с ней.
Наконец, когда первые звезды начали появляться в сумеречном небе, Пруденс пошевелилась. Рурк склонился над ней с надеждой в глазах.
– Ребенок… – прошептала Пруденс.
Женевьева поднесла к ней младенца, который как раз начал просыпаться после долгого сна. Он открыл крошечный ротик и трогательно зевнул. Девушка положила ребенка возле матери и, взяв Пруденс за руку, провела ею по нему.
Пруденс прищурилась и заморгала, плохо видя в темноте, а затем, когда ее глаза привыкли к сумеркам, губы женщины сложились в улыбку, полную непереносимой печали.
– Он стоит смерти, – еле слышно произнесла она.
– Прекрасный парнишка, – заверил жену Рурк.
Она пристально посмотрела на него, словно заметив впервые. Ее улыбка смягчилась и стала еще печальнее.
– Ты прекрасный человек, Рурк Эдер. Я счастлива, что разделила с тобой хоть маленькую часть своей жизни. Правда, мне очень стыдно, мой муж, что я так поздно сказала тебе об этом, – грустно добавила Пруденс.
Рурк крепко стиснул руку жены. Тогда женщина протянула другую руку Женевьеве, стоявшей у изголовья.
– Моя дорогая подруга, – прошептала она совсем слабым голосом. – Какая радость, что все это время ты находилась рядом со мной…
– О, Пру! – воскликнула девушка, чувствуя, как ее охватывает дрожь.
– Не нужно плакать обо мне, Женевьева, пожалуйста. Ты должна жить за меня. Вирджиния не стала моей судьбой, но ты здесь будешь счастлива, ты обязательно преуспеешь, Женевьева. Я рада, что хоть немного сделала для тебя, научив читать.
– Пру, ты научила меня гораздо большему.
– Тогда используй свои знания, Женевьева, и сделай так, чтобы я могла гордиться тобой.
Девушка поцеловала холодную руку подруги.
– Обещаю, Пруденс, обещаю.
Веки больной опустились, и Женевьева громко всхлипнула, решив, что она ушла навсегда. Но вот Пруденс снова открыла глаза: чтобы взглянуть на ребенка.
– Хэнс, – произнесла Пруденс, назвав его именем, которое она выбрала. – Пусть малыш будет Хэнсом. Обращайтесь с ним хорошо. Он невиновен в моих грехах.
Рурк поймал взгляд жены:
– Конечно, Пруденс, не волнуйся.
– Вы оба такие хорошие, – сбивчиво прошептала Пруденс. – Если бы я имела хоть каплю ваших добродетелей…
Она не договорила, медленно обратив свой взор к окну, в котором виднелось уже усыпанное звездами синее бархатное небо.
И на этом все кончилось. Пруденс просто уступила смерти – без движения, без драматической мольбы о милосердии. Она словно застыла во времени, глядя в окно невидящим взором, бессознательно обратившись на восток, туда, где жил человек, которого Пруденс никогда не переставала любить.
– Нет! – воскликнула Женевьева, падая на колени около кровати.
Рурк сокрушенно покачал головой и нежно провел рукой по лицу Пруденс, чтобы закрыть невидящие глаза. Затем он взял ребенка на руки, подошел к Женевьеве и поднял ее с колен.
– Пруденс больше нет, – тихо произнес Рурк. – Ее нет, а у нас еще много дел.
Женевьева оперлась на сильную руку Рурка, чувствуя, как к ней возвращается самообладание. Вытерев слезы, она с нежностью посмотрела на ребенка.
– Ты прав, Рурк. Этот молодой человек потребует от нас много любви и заботы.
Они вместе направились к дверям, чтобы позвать Мими Лайтфут и начать печальную подготовку к похоронам.
На полпути Рурк остановился и, повернувшись к кровати, хрипло произнес:
– Я ее совсем не знал.
– А я знала. Господи, я так хорошо знала Пру, – тяжело вздохнула Женевьева.
