На счастье, на счастьеМне мама ладанку надела, наделаКрещатик, крещатик,Я по тебе иду на дело…
Мама… Точнее, матушка, как называл ее Борман, – это вообще отдельная песня. Маленькая черненькая старушечка, в волосах у нее почти не было седины, и вообще она была не такая уж умирающая, если судить по внимательным хитрым глазам. Матушка лежала в постели и готовилась умирать. К смерти она готовилась давно, двоих детей своих оповестила: готовлюсь к смерти, готовлюсь к смерти… Поэтому сын каждый раз к ней спешил, оставался подольше из опасений, что видит матушку в последний раз.
В старом довоенном шкафу у старушки лежали на отдельной полке смертные полотенца и одежда. Ко всему этому она очень трепетно относилась, когда Аннушка пошла мыть руки, она кричала с кровати, отдавала указания своей дочери:
– Смотри, не давай им мои смертные полотенца!
Аннушка было натянула траурную маску, но сестра улыбнулась и открыла матушкин шкаф, четыре полки сверху донизу были набиты смертными полотенцами.
– И так уже лет двадцать, – шепнула сестра. – Не обращай внимания.
Утром сестрица сбежала, пользуясь возможностью немного отдохнуть, и Аннушка осталась на целых две недели возле чужой капризной старушки.
– Кого ты мне привез? – прищурилась мать, рассматривая Аннушку как куклу. – Кто она? Она какого вероисповедания?
Борман хохотнул в кулак и пожал плечами.
– Как какого? – удивилась Аннушка. – Христианка… Наша, православная…
– А… – равнодушно отвернулась матушка. – Обливанка, значит.
– Нет, я не обливанка… – запуталась Аннушка. – Правда, мои родители были адвентистами седьмого дня…
Старушка сразу всполошилась:
– Ой, сына! Ты зачем ее привел? Она ж сектантка!
Сына сидел носом в ноутбуке и тихонько похохатывал, насмешливо поглядывая на Аннушку.
– Что такое обливанка? – она спросила шепотом.
Он объяснил, что обливанками мать звала всех православных. Потому что при крещении у нас опускают в купель без головы, только обливая святой водой. Сама же матушка была из староверов, там крестятся, погружаясь в воду с головой. Давным-давно община старообрядцев, к которой принадлежали ее предки, переселилась подальше от церковной реформы в Сибирь, а потом оттуда они сбежали на Украину от коммунистов, старые традиции сохранили и только свою церковь считали истинной. Борман подвел Аннушку к стене, там висели старые фото всех его предков. Все это были такие же, как он, огромные медведи, с длинными бородами, с огромными руками. Если бы Борман носил окладистую бороду, он легко бы вписался во все групповые снимки.
– Ты чего ж приехала в такую даль? – спросила Аннушку вредная старушка. – Замуж, что ли, за моего сынка собралась? Он уж не мальчик жениться.
Что было делать? Разговаривать со старой провокаторшей было опасно.
– Вы бы поспали немного… – сказала ей Аннушка. – А я тут приберусь пока…
– Зачем тебе тут прибираться? Чего тут прибирать? Ко мне одна особа ходит из собеса, она тут прибирает.
– А я вот пыль у вас заметила, – настаивала Аннушка. – Давайте я вам генеральную уборку сделаю.
Она пошла искать ведро и тряпку, а сама себя ругала, ну зачем, зачем она это сказала, зачем вообще потащилась к чужой старухе, которая притворяется умирающей, у нее есть дочка, у нее есть собес…
