Ознакомительная версия. Доступно 15 страниц из 75
Случилось все летом, незадолго до Любкиного отъезда в техникум, когда она с двумя девчонками-одногодками отправилась в лес, грибков наломать. В лесу девки неожиданно задрались языками, завредничали и понесли друг друга по матушке. Разбежались. Подруги ушли на обычные грибные места, а Любка от злости на этих дурищ повернула в другую сторону.
У них в деревне так – уж если идут в лес, то основательно, по-хозяйски, корзины тащат размером с кузов грузовика. Наполнить – время нужно. А с собой еще пару мешков тряпочных, про запас. Их, что ли, зря тащила?
Так незаметно, все еще плюясь злостью на подруг-куриц, Любка добрела до самого Свищева болота. Нехорошее место, в деревне все знают. Зайти легко – выйти трудно. Не только ребятня безголовая, здоровые мужики, опытные охотники, бывало, здесь пропадали. Нечистое место.
Вовремя сообразив, куда ее занесло, Любка в само болото соваться не стала. Прошлась по краю, где в сырых мхах между небольших елочек торчали мясистые шляпки маслят. Богато взяла, грех жаловаться, корзина с верхом и мешок под завязку, но устала, конечно. Выбрала полянку поприятнее, расположилась отдохнуть на сухом дереве, узловатые ветки которого сплелись в надежную спинку – удобно. Облупила пару взятых с собой яичек, заела сочными, хрустящими огурчиками. И вроде бы задремала потом, разомлела от жары и недосыпа.
Вроде бы, потому что сама потом не понимала – спит или нет, уж больно натурально все показалось. Узловатые сучья вдруг зашевелились, задвигались, начали хватать ее за все девичьи места, будто сухие деревянные пальцы. И что-то темное, корявое, шишковатое навалилось сильно и зло, раздвигая ей ноги. Она бы и рада вырваться, но крепко держат ее руки-сучья, придавила шершавая тяжесть так, что не пискнешь. А потом сама уже не рвалась, плеснула внутри волна, зажглась, и приняла в себя это чудо лесное, и закричала от боли и наслаждения. Как, что – не очень-то понимала, себя не помнила, лишь отпечаталось в памяти – два глаза зеленых, сверкающих белым днем, словно черной ночью. Один – мутный, с мороком, другой – яркий, сверлящий. И жутко, аж нутро сводит, и сладко, что мочи нет. До самого донышка заполнила ее зеленоглазая нечисть…
Когда Любка очнулась, все было как обычно – поляна зеленеет, небо голубеет, лес шумит. И поваленное дерево – всего лишь дерево, а не Буратино с необструганной похабенью. Ощупала сама себя с ужасом – вроде не было ничего, привиделось.
Только жуть в душе все равно осталась. От этой жути она подхватилась и понеслась, не оглядываясь. Что грибы оставила, вспомнила уже рядом с домом. Ругали ее потом за мешки и корзину.
Вот и все – приснилось ли, по-другому как-то – только с тех пор жизнь ее переменилась. До этого случая она – ни-ни, блюла себя в строгости, в деревне все знали – Любаша никому и ни под каким видом, она – правильная. Да и не хотелось, честно говоря, не понимала смысла. А тут – как с цепи сорвалась. Дала Пашке, который давно просил, дала Ваньке, который не просил, но не против, дала Вадику, которому все давали… Жуткое лесное чудище, пень корявый, морок болотный, словно разбудил в ней женское естество. Да так разбудил – не удержишься.
Вокруг, понятно, быстро пошли всякие разговоры – деревня же. Так что родня с облегчением сплавила ее на учебу. Потом – ребенок. А как принесли ей его в первый раз, как он открыл глаза, глянул на мать знакомой зеленью – один яркий глаз, другой – мутный, – у нее внутри все оборвалось. Как тогда, в лесу. Страшно стало, кто бы знал, как страшно!
Ведь сама понимала, по срокам никак не может быть ничего такого, с того сна лесного не девять месяцев прошло, много больше. В общаге залетела, где же еще. Но – глаза… Страшно, и все тут! Вот и решила бросить ребенка. Почувствовала, не только любить, смотреть на него не сможет. Написала официальный отказ, хотя ее отговаривали всем роддомом, и уехала обратно в деревню. Сказала сама себе: «Провались она, эта учеба, умней дикторши из телевизора небось все равно не будешь».
И вроде забылось со временем. Не вспоминала и вспоминать не хочет. Муж, дети – ее, а этот… Ну его! «Так что наливай, Лексей Иванович! Разбередил душу, растревожил, теперь наливай вровень с краем…»
* * *
Спора нет, Любкин рассказ, пусть в Лехиной передаче, выглядел типичным бредом Кобылы Батьковны Сивой. Пень по кличке Корявый – гроза Свищева болота, насильник деревенских целок… Фольклор. Народно-похмельные сказы. «Маманя, невиноватая я, пузо ветром надуло!»
Федоров, рассказывая, сам усмехался – чего только не придумают эти девки.
Но Бабай слушал зама внимательно. Не улыбнулся ни разу, несмотря на всю вопиющую несуразность. Потому что не врала Любка, почему-то Бабай сразу это понял. Есть здесь та самая чертовщина, точно есть. Муть болотная… Морок…
Рассудить, так во всей биографии Севера натыкаешься на постоянные странности и логические несостыковки. Хотя бы за каким чертом Закраевским понадобилось брать сироту из детдома? Были бы бездетные, хоть какое-то объяснение, а то ведь собственный сын – здоровый, успешный парень. И не вошло тогда еще в моду у новых русских усыновлять сирот, это они позже перекрасились из жуликов в благодетели… Природная доброта взыграла? Так взяли бы маленького, игрушечного ребятенка, а не прыщавое чучело-переростка. К тому же хитрожопого Сему Закраевского подозревали во многом, но в доброте его ни разу в жизни не заподозрили. Равно как и маму Ингу, редкостную, по всем отзывам, стерву, у которой на уме были только средства омоложения и мужики с мускулами.
Неожиданная смерть всей семьи – история еще темнее. Сваливали вроде на психа, но следов так и не нашли. А кому выгодно, если вдуматься? Партнеры папы Семы, конечно, свое оторвали (где падаль, там и вороны), но не похоже, что это они. Судя по всеобщей растерянности, смерть одного из клана явилась для них полной неожиданностью.
Значит, кому?..
Едем дальше.
Многие, кому вроде бы никак не по чину страдать впечатлительностью, говорили о Севере – черный глаз! Боялись. Хотя чего боялись? Почему именно Севера выделяли в дремучем лесу хищного российского бизнеса? Не могли ответить…
Всю свою жизнь Бабай скептически относился к мистике. Не такую он прожил жизнь, чтоб молиться хоть Богу, хоть черту. До встречи с Севером совсем ни во что не верил… Но ведь потом началось! За время работы на Закраевского Бабай много раз за бешеные бабки покупал для него какие-то манускрипты, пергаменты, грубо резанных идолов со слепыми глазами. Крещеному человеку это до-историческое бесовство и в руки-то взять противно, честное слово. Рассказать кому – тоже не поверят, однажды он не успел вовремя встретиться, сутки подержал дома вырезанного из кости сибирского божка, затертого, как шапка бомжа, так не меньше недели потом голова болела. Ночами казалось, по квартире какие-то тени мелькают, коньяка вылакал за ту неделю ящик с прицепом. Север же – коршуном на добычу…
А другие странные поручения? Как-то раз, к примеру, Бабай выкрал для него икону из маленькой церкви под Псковом. Добро бы доска была знаменитая, хотя бы понятно, а то – маленькая, невзрачная иконка, больше грязи, чем красок. Не значится ни в одном каталоге, сам досконально проверил.
Ознакомительная версия. Доступно 15 страниц из 75
