Вот уже несколько минут Неджла внимательно наблюдала за Адил-беем.
— Возможно, наш друг и так слишком любезен с ней, — процедила она с недоброй улыбкой.
— Что вы хотите этим сказать?
— Что она довольно миленькая и что я впервые вижу, как русская машинистка занимается домашним хозяйством своего патрона.
Пенделли улыбнулся своей сигарете.
— Не стоит дразнить Адил-бея, — сказала его жена. — Вы же отлично знаете, что он не любит шутки.
— В любом случае, — закончила Неджла, — если это не шутка, он еще со всем этим не разобрался!
— Знаете, что вам следует сделать прежде всего?
На сей раз в голосе Пенделли не было иронии. Чувствовалось, что он говорит серьезно.
— Поспешите к себе домой и поднимите красное знамя.
— Я благодарю вас. Извините за вторжение…
— Да что вы! Да что вы! Этот дом всегда открыт для вас.
И неважно, что, оказавшись на улице, Адил-бей услышал взрыв смеха Неджлы, которому вторил приглушенный голос консула:
— Тише! Он может вас услышать.
— А мне-то какое дело? — возразила персиянка.
Конная милиция возвращалась с демонстрации. Лошади шли рысью по узким улочкам, содрогающимся от цокота копыт. Матросы с синими воротниками, девушки в белых платьях — целая толпа устремилась к порту, купающемуся в лучах солнца, и Адил-бей должен был прорваться сквозь эту толпу, чтобы вернуться в консульство и поднять советский флаг.
В этот раз окно напротив оказалось открытым. Соня стояла перед зеркалом, примеряя новое платье, а ее невестка опустилась на колени и, зажав во рту булавки, делала последние стежки. Платье было сшито из черного атласа и отделано жесткими воланами.
Услышав шум поднимаемого флага, Соня повернула голову и улыбнулась. Но ее улыбка была мимолетной, едва заметной, потаенной, почти сразу же она сошла с губ девушки, и Соня что-то сказала своей невестке, которая поднялась и закрыла окно.
На улице по-прежнему гремел духовой оркестр, и Адил-бей едва не пропустил телефонный звонок. Когда он поднял трубку, на том конце провода молчали.
7
Он не шелохнулся, на его лице не появилось даже слабой улыбки, когда госпожа Пенделли, убиравшая карты в шкатулку, сказала:
— А знаете ли вы, Адил-бей, что становитесь очень сильным игроком в бридж?
Пенделли отодвинул кресло, откинулся на спинку и зажег сигарету с розовым кончиком. Именно в это время он обычно прикрывал глаза, зевал, вздыхал, и так продолжалось до тех пор, пока кто-нибудь первым не откланивался, подавая сигнал всем остальным. Но на сей раз итальянец сам предложил Джону, как обычно, щеголявшему расстегнутой рубашкой:
— Налейте себе еще виски.
В огромной фаянсовой печи горел огонь. За окном слышался шепот дождя, а иногда раздавался резкий всплеск — это опустошался водосток. Гостиная была освещена керосиновыми лампами, так как электричество в этот час обычно отключали.
— Нашего персидского друга отправили утренним поездом? — спросил Джон, наливая себе выпить.
— В купе с еще двумя попутчиками, — ответил Пенделли с безмятежной улыбкой. — Знаете ли вы, сколько драгоценных ковров он сумел переправить по ту сторону границы менее чем за год? Сто восемьдесят! И я не говорю о самоварах, иконах и прочих предметах искусства.
Он повернулся к Адил-бею.
— Именно помогая этому пройдохе, попался ваш служащий Фикрет. Они обсуждали очередное дельце прямо в этой гостиной, облокотившись о камин. Вы помните? А уже на следующий день Фикрет сгинул безо всякого шума, и больше о нем никто ничего не слышал. Что касается Амара, то Советы попросили персидское правительство срочно отозвать их представителя, так что сегодня утром он уехал. С почетным эскортом.
— А это правда, что его жена осталась? — осведомилась госпожа Пенделли.
— Да, она и не жена ему вовсе, а так, некое создание, которое он подобрал в Москве, когда работал секретарем в дипломатической миссии. Именно поэтому она не смогла последовать за ним в Персию.
Воздух в комнате был теплым и приятным. В нем клубилась сонная дымка, а два карамельно-розовых абажура создавали атмосферу особого уюта. Пенделли вытянул ноги, сладко потягиваясь.
— Еще один день! — воскликнул он.
— Вы проведете Рождество в Италии?
— «Авентино» прибывает в Геную двадцать второго числа, а двадцать третьего мы уже будем в Риме.
Именно Генуе, Риму, родному дому предназначалась его улыбка.
Итальянский консул на два месяца уезжал в отпуск, и этого оказалось достаточно, чтобы прогнать его обычную сонливость и заставить равнодушно поразглагольствовать о положении дел в России. Более того, Пенделли испытывал потребность в таком разговоре, ведь он подчеркивал всю прелесть скорого отъезда.
— Вы вернулись из Новороссийска, Джон? Это правда, что на прошлой неделе там съели каких-то детей?
— Если быть точным, — начал Джон, — то в милицию поступил донос. Стражи порядка отправились по указанному адресу и обнаружили мужчину, сидящего в погребе, а рядом с ним находились кадки для засолки мяса, в которых хранились останки его жены и дочери. Он яростно отбивался, защищая то, что почитал своим добром, и его пришлось застрелить. Бедняга сошел с ума.
— Что вы скажете об этом, Адил-бей?
— Ничего не скажу.
— Наш друг Адил сильно изменился за эти три месяца, — восхитилась госпожа Пенделли. — В первые дни я полагала, что он не выдержит. Однако он адаптировался. И мне кажется, он даже немного поправился.
И это было правдой. Турок растолстел. Но эту полноту трудно было назвать признаком здоровья. Его тело стало неповоротливым и рыхлым, как будто он постарел, а его взгляд — тяжелым и мутным.
— Короче говоря, вы остаетесь единственным представителем консульского корпуса!
Адил-бей изобразил вежливую улыбку. С тех пор как он стал каждую неделю приходить к итальянцам на вечернюю партию в бридж, госпожа Пенделли была чрезвычайно мила с ним. Казалось, она взяла турка под свою защиту и запретила мужу его дразнить.
— Мы намереваемся вас покинуть, — сообщил Джон, опустошая свой стакан. — Я полагаю, что мы еще увидимся до вашего отъезда? Впрочем, я буду на корабле. А вы придете, Адил?
Американец, как обычно, выглядел полупьяным. Они надели плащи и калоши, а затем побрели по грязи, поливаемые непрекращающимся ливнем. С начала осени дождь шел каждый день, и ни единого просвета, ни одного лучика солнца — некоторые улицы превратились в горные реки.
— А скажите-ка мне, Адил…
Время от времени фигуры в блестящих плащах сталкивались, потому что оба мужчины пытались одновременно обойти огромную лужу или потому что один из них поскальзывался.
