– Возвращается! – заорал доктор.
Ярдах в пятидесяти через речушку Билби-крик был перекинут старый железный мост. Доктор нажал на акселератор и помчался к нему. По полю в том же направлении бежали люди. У моста доктор выскочил из машины и потащил за руку Бэча.
Бэч кулем вывалился из машины. Еще миг – и они под мостом, скорчились вместе с горсткой полумертвых от страха людей в тесном треугольном пространстве между насыпью и настилом.
– Нет, повернул.
Наверху пронзительно засвистел ветер, швырнув под мост тонкие, секущие жгутики, – доктора забила дрожь. Тут же их точно окунуло в вакуум, ветер стих, и полило как из ведра. Доктор подполз к краю моста и осторожно высунул голову.
– Прошел мимо, – сказал он. – Задел нас краем. Центр пронесся намного правее.
Доктор хорошо видел, как шел ураган, на какой-то миг даже различал летящие в нем предметы, кусты, деревца, доски, комья земли. Он высунулся еще немного, вынул часы, хотел засечь время, но циферблат скрыло пеленой дождя. Промокнув до нитки, доктор уполз обратно. Бэч забился как можно глубже под мост и дрожал; доктор встряхнул его.
– Ураган идет к вашему дому. Слышишь? Кто там остался?
– Никого. Они все сейчас у Пинки.
Дождь сменился градом. Сначала мелкие льдинки, потом крупнее и, наконец, величиной с орех оглушающе забарабанили по железному мосту.
Те несчастные, что уцелели под мостом, постепенно приходили в себя; радость избавления выливалась в истерический смех.
Существует предел напряжения, после которого нервы сдают и человек ведет себя вопреки приличиям и здравому смыслу. Даже доктор не выдержал.
– Это черт знает что, – сухо проговорил он. – Это не стихийное бедствие, это просто подлость.
IV
В ту весну торнадо больше не появлялся в Алабаме. Второй ураган (все были уверены, что это вернулся первый: для жителей округа Чилтон он был живой, реальной силой, сродни языческим богам) разрушил дюжину домов, в том числе и дом Джина Джанни, и покалечил три десятка людей. Но жертв во второй заход не было, все как-то сумели попрятаться. Прогулявшись по главной улице Бендинга, ураган на прощание повалил все телеграфные столбы и разбил фасады двух магазинов и аптеки доктора Джанни.
К концу недели появились первые сколоченные из старых досок жилища. К концу длинного щедрого алабамского лета на всех могилах зазеленеет трава. Но люди еще многие годы, говоря о каком-нибудь событии, будут снабжать его пометой «до торнадо» или «после торнадо», и для многих семей жизнь так и не вернется в прежнюю колею.
Доктор Джанни понял: пора покидать эти места – теперь или никогда. Он продал аптеку: все, что в ту ночь уцелело от торнадо и приступа филантропии. Отдал свой дом брату Джину, пока тот не выстроит себе новый. Решил ехать поездом, на автомобиле дай бог добраться до станции, так крепко он саданулся о дерево.
По пути он несколько раз останавливался попрощаться с соседями. Задержался и у развалин дома Уолтера Каппса.
– Значит, и вам досталось, – сказал он, глядя на сиротливо торчащий сарай – все, что осталось от усадьбы Уолтера.
– И довольно сильно, – ответил Уолтер. – Но, с другой стороны, нас ведь шестеро, все тогда были кто в доме, кто на дворе – и все живы. Так что я не ропщу.
– Да, счастливо отделались, – согласился доктор. – Вы не слыхали случайно, куда Красный Крест отправил Элен Кирлайн, в Монтгомери или в Бирмингем?
– В Монтгомери. Я как раз там был, когда она пришла со своим котенком, и видел, как она просила людей перевязать ему лапу. Столько миль прошла под дождем и градом, а скотинку свою не бросила. Мордочка у нее была такая решительная, я даже рассмеялся, хотя самому ох как несладко было.
Доктор помолчал.
– Вы, случайно, не помните, есть у нее еще родные? – опять спросил он.
– Не знаю, – ответил Уолтер. – Кажется, нет.
Последний раз доктор остановился там, где был когда-то дом его брата. Вся семья, даже младшие, усердно работали, расчищая развалины. Бэч соорудил навес, куда складывали уцелевшее имущество. Кроме навеса, одно радовало глаз: начатая стенка из круглых белых камней.
Доктор достал из кармана сто долларов в купюрах и протянул Джину.
– Когда-нибудь вернешь, но, пожалуйста, из кожи не лезь, – сказал он. – Это из денег, полученных за аптеку. – И добавил, прекращая поток благодарности: – За книгами я пришлю, ты их, пожалуйста, упакуй получше.
– Будешь опять лечить, Форрест?
– Попытаюсь.
Братья на секунду продлили рукопожатие. Подошли прощаться двое младших. Роза стояла в стороне в стареньком синем платье, на черное – траур по старшему сыну – не было денег.
– До свидания, Роза, – сказал доктор.
– До свидания, – откликнулась она и прибавила потухшим голосом: – Счастливо тебе, Форрест.
Ему вдруг захотелось сказать что-то в утешение, но он понимал – слова бессильны. Перед ним было живое воплощение материнской любви – той же силы, что гнала Элен сквозь ураган, чтобы спасти котенка.
На станции он купил билет до Монтгомери в один конец. Поселок выглядел скучно под серым небом запоздалой весны, и, пока поезд набирал скорость, доктор с удивлением вспоминал, что полгода назад это место казалось ему лучшим на земле. Он был один в вагоне для белых; очень скоро рука его потянулась к фляжке, и он достал ее. «В конце концов, мужчина, который заново начинает жить в сорок пять лет, имеет право на допинг». Но вспомнилась Элен: «Родных у нее нет. Значит, теперь эта девчушка моя».
Он похлопал ладонью флягу, как бы с удивлением, взглянул на нее.
– Ну что ж, подружка, придется нам на время расстаться. Котенку, которого так лелеют и любят, понадобится много молока.
Он уселся поудобнее и стал глядеть в окно. Ему вспоминался ураган, ветры опять обдували его – сквозняки, гуляющие в коридоре, ветры земли, циклоны, ураганы, торнадо, черные смерчи, предсказанные и внезапные; одни дующие с небес, другие из адского жерла.
Он больше не даст им в обиду Элен, если, конечно, сможет.
Он задремал, но тут же проснулся; неотвязное воспоминание разбудило его: «Папа заслонил меня, а я – котенка».
– Все в порядке, Элен, – сказал он вслух; такая уж у него была привычка – говорить с собой. – Думаю, что старый бриг еще будет какое-то время бороздить моря при любом ветре.
