– А со здоровьем как? – поинтересовался Потапчук.
– Грех жаловаться. Руки еще крепкие, глаз точный.
Правда, я после смерти Софьи не работаю.
– И что же, к тебе не обращаются документы налево выправить, фальшивую печать поставить или еще что-нибудь в этом роде?
– Да нет, Федор Филиппович, не обращаются. Все же знают, я мужик принципиальный. Если сразу на эту дорогу не встал, то уж на старости лет принципам изменять не буду. О душе пора думать…
– Видишь, Иосиф, как жизнь течет, уже стольких из нашего поколения нет на свете. А мы еще ходим, коптим небо.
– Так видно. Богу угодно. Одних он забирает рано, другим дает возможность покоптить.
– Не скучно без работы?
– Знаешь, Федор Филиппович, – признался Домбровский, – после того, как увидел доллары – те, которые изготовил сам, опять захотелось работать. Может, даже завтра или послезавтра начну. Хотя нет, завтра поеду на кладбище, встречусь с мастером. Фамилия у него чудная какая-то. А может, это и не фамилия, а кличка:
Брандергас. Так его все называют, так мне его и рекомендовал один знакомый ювелир. Он своей жене заказывал могильную плиту тоже у Брандергаса.
– Брандергас? Действительно чудная фамилия, – пожал плечами генерал Потапчук. – И что, он мастер?
– Настоящий мастер, не хуже меня. Конечно же, в своем деле.
– Иосиф, давай-ка выпьем вот за что… Все меняется, власть меняется, правители, генералы приходят и уходят. А знаешь, кто всегда в цене, Иосиф Михайлович?
– Кто же? Умные люди?
– Не знаю насчет ума. Но всегда нужны такие люди, как ты, как твой Брандергас, – все, кто умеет делать свое дело по-настоящему.
– Ну, генерал, спасибо, порадовал комплиментом!
– Давай, Иосиф Михайлович, выпьем за мастеров!
Старики подняли рюмки, чокнулись и выпили, глядя друг другу в глаза. Закусив, Потапчук сказал:
– А ведь сейчас фальшивых денег развелось море.
Даже подделывают российские новые сотенные купюры.
– А как же, знаю.
– Но все туфта. С тобой они соревноваться не могут.
Делают, вдувают на базаре глупым старикам и старухам, а чтобы вот так, как ты, как мы в свое время…
– За нами стояло государство, – заметил Домбровский, – огромная машина, со всей передовой техникой.
Это тебе не станочек в подвале. Одна шестая земли работала на нас с тобой.
– Нет, не она, Иосиф Михайлович, работала на нас, а мы работали на нее, обслуживали как могли, чтобы все винтики крутились-вертелись, чтобы все тикало, как в часовом механизме. Старый механизм износился – новый придумали. А сейчас этот новый механизм и расстроился, видать, не все шестеренки от старого из него вытащили. Пытаемся, конечно, подтянуть, наладить, отрегулировать, но ничего пока не получается.
– Разворовывают государство. А кроме этого и делать ничего толком не умеют.
– Между прочим, на что ты живешь, Иосиф Михайлович?
– Да я же старый человек, мне уже восьмой десяток пошел, и мне много не надо: бутылочку водки на день да закуски нехитрой. Одежду я ношу старую…
– Надо же, – удивился Потапчук, – одежда на тебе как только что из магазина.
– Слежу. Не хочется опускаться, стыдно перед покойницей Софьей Андреевной.
– Это ты молодец. Опускаться нельзя. И руки опускать тоже не надо.
– А хочешь, анекдот тебе расскажу? Старый анекдот, но очень мне нравится.
– Расскажи, расскажи.
Иосиф Михайлович наполнил рюмки водкой.
– Приехал Ярузельский в Америку. Их президент приглашает его в свой кабинет, открывает дверь в маленькую комнату и показывает на столе два пульта. На одном золотая кнопка, а на другом серебряная. И спрашивает у Ярузельского, знает ли тот, что это за кнопки.
Ярузельский пожимает плечами, вытирает свои темные очки. «Так вот, господин Ярузельский, – говорит американец, – если я нажму на серебряную кнопку, американские ракеты тут же уничтожат всю Восточную Европу. А если нажму на золотую, они уничтожат весь Советский Союз». Ярузельский в ответ хмыкнул и говорит: «А знаете, господин президент, вы мне напомнили одну солидную даму. Еще до войны в Варшаве была мадам Бельдюкевич, и содержала эта мадам самый роскошный во всей Варшаве публичный дом. Клиентами ее являлись генералы, послы и другие люди, облеченные очень большой властью. И у этой мадам Бельдюкевич в ее апартаментах стояло два унитаза – один золотой, другой серебряный. Так вот, когда в тридцать девятом пришли Советы – а эта новость застала мадам Бельдюкевич на лестнице ее дома, – она не успела добежать ни до золотого, ни до серебряного унитаза, а наделала в штаны прямо на лестнице».
Генерал Потапчук расхохотался – так весело и бесшабашно, словно скинул с плеч лет двадцать – двадцать пять. Усмехнулся в ответ и старый гравер.
– И к чему ты мне рассказал этот анекдот? – спросил Потапчук, сдерживая приливы хохота.
– Просто так. Анекдот хороший.
– Да, не знал я этого анекдота. Всякий финал мог предположить, а вот такого нет. А почему ты, Иосиф Михайлович, не уехал в ту же Польшу? С твоими-то руками, талантом жил бы ты там и не тужил. Дом у тебя был бы хороший, машина…
– Не хочу я никуда уезжать, мне и здесь неплохо. Да и могила Сони здесь. Куда я поеду на старости лет?
Поздно жизнь менять.
– Давай на посошок, – предложил Потапчук и сам разлил водку по рюмкам.
– За что выпьем?
– За следующую встречу. Думаю, ты мне понадобишься. Есть у меня к тебе дело, но об этом не сейчас.
Домбровский и Потапчук выпили, закусили и распрощались.
Иосиф Михайлович смотрел из окна, как черная «волга» с затемненными стеклами и двумя антеннами плавно отъехала от подъезда, направляясь к большой арке, украшенной пилястрами.
«Хороший мужик, честный», – подумал Домбровский о генерале Потапчуке и взялся за уборку.
А генерал Потапчук был явно озадачен тем, что узнал от Иосифа Михайловича. Он приказал водителю ехать в Центробанк. Уже из машины генерал связался с охраной банка, и его встретили у входа.
Проверка показала, что действительно, стодолларовая купюра, которую привез генерал, является виртуозно сработанной фальшивкой. И распознать подделку можно было только здесь, в Центробанке, и больше нигде на всей территории России. У генерала даже спросили, откуда у него взялась такая купюра, на что генерал ответил:
– Это оперативная тайна.
Он забрал заключение экспертов и стодолларовую банкноту, изготовленную великим мастером Иосифом Михайловичем Домбровским еще в тысяча девятьсот семьдесят пятом году.
