1
Доктор Люк Гаррет со сдержанным удовольствием оглядел номер в колчестерской гостинице «Георг» и вынужден был признать, что денег Спенсер не пожалел. На кончике пальца, которым доктор провел по всем поверхностям в комнате, не осталось ни пылинки.
— Здесь можно делать аппендэктомию, — заметил Люк с выражением, которое его друг справедливо истолковал как пожелание всем встречным свалиться с недугом. Убедившись, что в номере чисто, Гаррет открыл латунные защелки чемодана и вытащил пару мятых рубашек, несколько книг с загнутыми страницами и пачку бумаги. Все это он выложил на туалетный столик и благоговейно увенчал белым конвертом, на котором аккуратной и твердой рукой было выведено его имя.
— Она ждет нас? — Спенсер кивнул на конверт: он прекрасно знал почерк Коры, поскольку последнее время друг давал ему читать все ее письма, чтобы лучше вникнуть в скрытый смысл каждой фразы.
— Ждет ли? Еще как ждет! Сам бы я ни за что не поехал: у меня куча дел. Что уж скрывать, Спенсер, она меня умоляла. «Приезжайте, пожалуйста, милый Чертенок! Я так по вам скучаю», — писала она, — оскалился Гаррет, и черные глаза его просияли. — «Я так по вам скучаю!»
— Мы увидим ее сегодня? — с деланым безразличием спросил Спенсер, у которого были свои причины проявлять нетерпение, но он их успешно прятал даже от испытующего взора Гаррета и старался не выдавать себя. Однако друг его был так поглощен письмом Коры (дважды шепотом прочел вслух обращение «милый Чертенок!»), что ничего не заметил и обронил лишь:
— Да, они остановились в «Красном льве», мы договорились встретиться в восемь — минута в минуту, насколько я знаю Кору, а я ее знаю.
— Тогда я пройдусь. Жаль в такой погожий день сидеть взаперти, да и замок посмотреть хочется. Говорят, здесь сохранились развалины после землетрясения. Пойдешь со мной?
— Еще чего. Терпеть не могу прогулки. К тому же у меня с собой доклад шотландского хирурга, который утверждает, будто можно облегчить паралич, надавливая на позвоночник, и я частенько думаю, что в Эдинбурге мне было бы стократ лучше, чем в Лондоне: тамошние медики куда смелее столичных, да и этот их жуткий климат мне подходит…
Тотчас позабыв о Спенсере и замке, Гаррет уселся по-турецки на кровать, разложил перед собой дюжину страниц машинописного текста, перемежавшегося изображениями позвонков. Спенсер, обрадовавшись, что весь день будет предоставлен самому себе, застегнул пальто и вышел.
Опрятный белый фасад «Георга» выходил на широкую Хай-стрит. Хозяева гостиницы явно считали ее лучшей в городе и подчеркивали это высокое положение с помощью множества подвесных кашпо, в которых отчаянно боролись за место нарциссы и примулы. День выдался ясный, и небо словно жалело, что зима так медленно отступает: высокие облака неслись по неотложным делам в какой-то другой город. Впереди блестел шпиль церкви Святого Николая, повсюду пели птицы. Спенсер, который разве что под пыткой отличил бы сороку от воробья, восхищенно слушал их пение и любовался живописным городком, яркими полосатыми навесами над тротуаром и вишневыми лепестками, испещрившими рукав его пальто. Наконец он нашел разрушенный дом, калеку, сидевшего на пороге, как часовой после смены, и это тоже привело Спенсера в восторг: и комнаты, поросшие плющом и молодыми дубками, и нищий, который снял пальто и нежился на солнце, словно кот.
Спенсер стеснялся своего богатства и от этого бывал непомерно щедр; вот и сейчас ему захотелось поделиться с калекой частичкой радости этого дня, и он опустошил карманы в перевернутую шляпу. Потрепанный фетр просел под тяжестью монет, нищий подозрительно вперился в Спенсера — не разыгрывает ли? — но потом успокоился и ухмыльнулся, обнажив превосходные зубы.
— Похоже, на сегодня можно заканчивать, — произнес он, нашарил за своим каменным постаментом низкую деревянную тележку на четырех железных колесах, привычным движением перетащил на нее туловище, надел кожаные перчатки, чтобы не ссадить ладони, и проворно покатился к тротуару.
Спенсер заметил, что тележка сработана на славу: на ней даже был вырезан узор из переплетающихся колец. От такой тележки не отказался бы и изрубленный в битве кельт, так что жалость, которую Спенсер почувствовал было к бедняге, казалась оскорбительной.
— Не хотите ли взглянуть? — Калека кивнул на зияющие руины за спиной с таким важным видом, будто имел на эти разрушенные стены все права. — Жертва землетрясения, вот это, и если хотите знать мое мнение (хотя кто меня, старика, когда спрашивал!), там можно и жизни, и ног лишиться, а судьи все препираются, никак решить не могут, кто должен платить, меж тем в столовой уже поселились совы.
Калека обогнул лежавшие на земле мраморные глыбы с поросшими мхом остатками надписей на латыни и подвел Спенсера к порогу дома. Фасадная стена почти вся обвалилась, обнажив комнаты и лестницы. Внутри осталось только то, до чего нельзя было дотянуться и чем нельзя было поживиться, но с нижних этажей вынесли все подчистую, кроме огромных ковров, на которых проклюнулись фиалки, причем листья их разрослись так густо, что робких синих цветков было не увидать. Наверху еще оставались картины и безделушки, на подоконнике блестело какое-то серебро, и хрустальные подвески канделябров на верхней площадке лестницы сияли, словно утром на них навели глянец перед раутом.
