Он помахал руками и ухмыльнулся.
Подошел еще один мужчина – коренастый бородач. Кэл узнал его – Эмир. Он заложил руки за спину и вид имел вполне доброжелательный. Улыбаясь, он произнес:
– «Так будут последние первыми, и первые последними, ибо много званых, а мало избранных»[7]. Это тебе.
Он протянул Кэлу яблоко – небольшое, зеленое с красным боком. Очевидно, не из овощного магазина, а из того сада на крыше. От запаха яблока рот Кэла наполнился слюной, и в памяти вспыхнула картина: он лежит, прижавшись к маме, а она обнимает его и читает стихотворение Роберта Фроста.
И тут же добавился другой женский голос, такой же тихий и нежный: «Тамплиеры называют его Артефактом, ассасины – Яблоком».
А затем эти странные слова Муссы: «Мы последние, кто призван хранить Яблоко».
Кэл взял яблоко. Черные глаза Эмира смотрели прямо в его глаза, словно что-то искали там. Наконец Эмир кивнул и отошел в сторону.
Кэл смотрел ему вслед, совершенно сбитый с толку. «Сначала это была лаборатория, потом – камера пыток, а сейчас – сумасшедший дом».
Кэл почувствовал, что сбоку к нему кто-то приближается. Пальцы инстинктивно сжали яблоко. Не отводя взгляда от Эмира, он резким движением поймал вора за руку и осторожно повернулся – Натан. Парень дрожал от плохо скрываемой ярости.
– Ты что, собираешься отдать им Яблоко?
Это прозвучало как оскорбление.
– Нет, – преувеличенно спокойно ответил Кэл, – я собираюсь его съесть.
Соблазнительный аромат оповестил о прибытии стейка. С озабоченным лицом санитарка поставила тарелку на стол перед Кэлом, но вмешиваться в конфликт не стала. Натан выпустил яблоко и отошел, злобно оглянувшись.
Санитарка тоже удалилась. Кэл тряхнул головой и, хмыкнув, пробормотал:
– Что здесь, черт возьми, происходит?
Всеобщее безумие ему явно не нравилось.
Пожав плечами, он принялся за мясо. По крайней мере, в этом дурдоме отлично знают, как приготовить хороший стейк – непрожаренный и холодный внутри, с восхитительным ароматом. Красный сок растекся по тарелке. Рот Кэла наполнился слюной, когда он принялся жевать первый кусочек. Умопомрачительный сок, с легким привкусом железа —
крови…
…человек в капюшоне медленно повернулся к нему, с выражением горя и сожаления на лице, а с лезвия капала…
Боль пронзила висок, Кэл выронил вилку, закрыл глаз ладонью, сильно прижимая, словно хотел раздавить боль. Он дрожал и задыхался, но не хотел, чтобы кто-то это заметил.
Мусса и Натан ясно дали понять, что он им враг. Кэл достаточно времени провел в тюрьме, чтобы понимать дальнейший ход событий. Нельзя показывать слабость. Только не сейчас, не этой стае злобных хищников – растерзают.
Кэл заставил себя дышать размеренно и снизил невыносимую боль до терпимой. Уже лучше.
Медленно опустил руку и огляделся.
Человек в одежде из кожи и плотной ткани стоял у зеркала. Одежда казалась серой, но Кэл знал: она темно-красного цвета. На голове капюшон, руки опущены, в каждой по клинку. Он медленно повернулся и впился взглядом в Кэла.
«Нет, это не галлюцинация – то, что София назвала эффектом просачивания».
Кэл заскрежетал зубами, ему очень хотелось, чтобы фигура исчезла.
…и вдруг он оказался в своей комнате – крошечном блоке с серыми стенами, и все они были там. Кэл знал их имена:
Агилар.
Бенедикто.
Мария, с глазами, обведенными сурьмой.
«Наши жизни – ничто», – прошептала Мария, скользя мимо него так близко, что всего в нескольких дюймах от себя он увидел красивые, голубого цвета татуировки на ее лице.
«Мы спасаем человечество от тирании тамплиеров», – сказал Агилар знакомым и в то же время чужим голосом.
Его загорелое, обросшее щетиной лицо смотрело на мир голубыми глазами Кэла.
«Клянешься?» – требовательно спросил Наставник Бенедикто.
Их клинки были обнажены, они окружили его, шепотом произнося непонятные ему слова, и наблюдали за его страхом…
Кэл усиленно заморгал.
Он действительно находился в своем блоке, не понимая, как он здесь оказался. Но ассасинов вокруг не было.
Он остался в одиночестве, если не считать безмолвных наблюдателей за стеклом.
Глава 11
«Новичку – санитарка назвала его мистер Линч – не сладко», – подумал Мусса, наблюдая, как волокут бьющееся в конвульсиях тело. Он даже сочувствовал этому парню, на собственной шкуре испытав этот пресловутый эффект просачивания.
Мусса не запомнил его имени, но кто-то должен знать. Каждый из них был частью целого: один одно услышит, другой – другое. Это и есть братство.
Он ухмыльнулся, завидев приближавшегося охранника, и постарался принять максимально беспечный вид. Охранник наблюдал за стычкой заключенных – хотя они считали себя пациентами, да ну их к черту, мало ли кто что считает, – и сейчас он собирался разнюхать из-за чего сыр-бор разгорелся.
– Сыграем, начальник? – добродушно спросил Мусса, выставляя на стол стаканчики.
– Тебе нечем будет расплатиться, если я выиграю, – резонно заметил охранник.
Мусса хохотнул.
– Ты прав! – сказал он, помолчал и с глубокомысленным видом добавил: – Или не совсем? У меня есть пара острых глаз и ушки на макушке. – Он кивнул на дверь, в которую утащили попавшего в водоворот галлюцинаций Линча. – Они могут сослужить хорошую службу.
Охранник внимательно посмотрел на него и осторожно присел на край стола. Мусса поднял стаканчик справа, показывая маленький шарик.
– Все подними, – потребовал охранник.
Мусса с усмешкой подчинился.
– А теперь дно покажи.
– Не дурака вырастила твоя добрая мамочка, – сказал Мусса, хотя это еще предстояло выяснить. Затея вызвала интерес у публики, им нравились шоу, которые устраивал Мусса.
Но так было не всегда. Он впервые попал сюда пьяным в стельку. Был простым уличным воришкой в Атланте: то бумажник вытащит, то сумочку из рук вырвет, то в какую-нибудь пустяковую драку в баре ввяжется – ничего серьезного.
За исключением того случая – или двух, – когда ему пришлось драться за свою добычу.
Полицейские нашли трупы, но его поймать так и не смогли. Он был слишком хитрый.
Но за пять лет, что он провел здесь… Неужели пять лет прошло? Трудно вести отсчет времени в закрытом пространстве с искусственным голубоватым освещением, да еще эта проклятая машина все мозги наизнанку вывернула… За эти пять лет все изменилось. Природная ловкость Муссы увеличилась тысячекратно, и если раньше он легко соглашался играть по чужим правилам и позволял собой манипулировать, то сейчас верховодил на арене этого цирка.
