— Машка, рюмашку!
Я вздрогнула.
Голос — хриплый, незнаком:
— Куда ты делась, дура-баба? Рюмашку и закусь. Жрать давай.
Мама тоже вздрогнула, когда раздался зов отца. И закаменела спиной. Я ещё крепче прижала её к себе.
— Не ходи, мама, — шепчу я.
— Машка!
Мама пытается снять мои руки с себя.
— Я пойду, мама.
Цветы по стенам родительской спальни, все стены — в зелени. Огромная двуспальная кровать, по диагонали — отец.
Не отец. Заросший бородой и волосами чужой мужик — такие стоят у пивного ларька. Глаза налиты кровью.
— Здравствуй, — говорю, все свои силы бросая на то, чтобы победить дрожь.
Отец садится в постели.
— О, у нас дорогая гостья! К нам пожаловала блудная дочь. Проститутка. Тварь. Шлюха. — Он поднимает голову лампы, стоящей на тумбочке, и светит мне в лицо. — Какие мы щипаные! Какие мы драные! И что же ты мне, дочь, принесла? Бутылку — обмыть потерю девственности? Где же бутылка? В гости идёшь, неси бутылку. Это ещё не значит, что я с тобой стану пить. Ну, и со сколькими ты трахалась? — Он шарит по мне жадными глазами. — Не в мать. Мать была девочкой и ни разу не изменила мне. Твоя мать — мой ангел.
Жалкий алкоголик.
Но почему-то я стою перед ним, опустив руки по швам, как солдат — перед генералом. Господи, дай мне силы восстать против него!
Мама тянет меня сзади за куртку.
— Машка, поди сюда! Не воспитала, как положено, вот плоды! Шлю-ю-юха! Ты куда пятишься? Стоя-ять!
Но я наконец прихожу в себя и вылетаю из комнаты.
Бедная мама!
Мама остаётся под шквалом ругательств и оскорблений, я кидаюсь к телефону, неверным пальцем, срывающимся с диска, набираю номер.
— Ангелина Сысоевна, — шепчу в трубку. У неё сонный голос — ещё нет семи. — Вы говорили, учились в медицинском. Вы говорили, все врачи Посёлка — знакомые, пожалуйста… кто заберёт его? Пьян. Замучил маму.
— Доченька! Вернулась! Я скучаю, сил нет.
Мама несёт отцу стакан с водкой, движется суетливым семенящим старческим бегом. А маме всего-то тридцать восемь.
— Ты хочешь отдать отца в больницу, на принудительное лечение?
— Да. Хочу. Мама погибает.
— Доченька, не волнуйся, я поймаю людей до работы. Сразу, сейчас. А потом… мы с тобой увидимся, да?
Из спальни хлюпающий звук. И сразу — истошный крик:
— Ещё стакан!
Голос близко. Отец встал. Ещё секунда, и он — в гостиной. Занял её всю. Качается из стороны в сторону, руками цепляется за воздух, пытаясь сохранить равновесие. От него плещется запах — волнами, окатывая меня, заливая.
— Нет, я должен выразить тебе своё отцовское возмущение. Опозорила! Из-за тебя я бросил работу. Из-за тебя я…
— Из-за Люши, — говорю. — Из-за Люши ты…
— Замолчи! — неожиданно резким голосом обрывает меня мама.
Удивлённо смотрю на неё. В её лице такой страх, что я прикусываю язык.
Но уже поздно. Отец подхватывает стул и идёт на меня.
— Что ты сказала?! Как посмела? Тварь. — Неожиданно движется он ко мне вполне твёрдой походкой. Размахивает стулом.
— Беги! — кричит мне мама и кидается передо мной — закрыть меня своим телом.
Но я рывком выдёргиваю маму из-под удара и сама шарахаюсь в сторону. Удар приходится по маминому лимонному деревцу — оно, хрустнув, валится набок, от глиняного большого горшка отлетает кусок. Отец теряет равновесие и падает на поверженное деревце.
— Беги из дома! Он способен на всё! Он убьёт тебя.
Взгляд отца блуждает, никак не может зацепиться ни за меня, ни за маму, но это взгляд — бешеной собаки.
Мама подходит к нему.
— Климеша, родной мой, вставай-ка, пойдём выпьем, закусим, а потом ляжем и поспим, — голос её дрожит. — Тебе надо поспать. Ты устал.
— Прочь, сучка. Твоё отродье… Прочь! Я убью её, тогда дашь мне стакан. — Он рывком встаёт, снова теряет равновесие, садится на пол. — Совершу правосудие. Опозорила на весь Посёлок. По улице пройти нельзя — всяк пальцем тычет: «Дочь — шлюха!» Не желаю такую дочь. Ненавижу. Молчком всё. Слова не вытянешь. Моими советами побрезговала, а кобелём — нет. Узнаю, с кем путалась… и его убью! Погоди, проведу расследование. — Обеими руками опираясь на маму, отец встаёт.
— Климеша, пожалуйста, пойдём ляжем.
Но отец хватает первый попавшийся горшок с травой, кидает в меня. Попадает он в горку с посудой — разлетается стекло и сыплется дождём.
Отец идёт ко мне, размахивая руками. Теперь в его руках горшок с розово-жёлтой лилией. Отец сламывает лилию, отбрасывает её и швыряет горшок в меня.
— Уйди! — кричит мне исступлённо мама. — Уйди же, ради Бога!
Я влетаю в свою комнату и поворачиваю ключ.
Никогда замка в моей комнате не было. Мама прячется тут от отца.
Через секунду отец обрушивает всё своё бешенство на дверь. Дверь — дубовая, но на всякий случай я готовлю путь к отступлению — срываю полоски бумаги с окна, отпираю его, путь в сад свободен.
Удары сыплются безостановочно.
Пока он дубасит в мою дверь, мама — в безопасности. И я перевожу дух.
Наверняка отец бьёт маму. И всё пропивает: в гостиной нет хрустальных конфетниц и ваз, толпившихся на горке, — подарков благодарных учеников, нет серебряных вещей — отец любил серебряные фляжки, стаканчики, нет ковра на стене гостиной, над диваном, на котором сидели перед телевизором в редкие добрые минуты хорошего фильма, нет магнитофона. Продано всё. Водка стоит денег.
Нищета. Оба не работают.
Но вот пауза — барабанный стук кулаков прервался криком:
— Принеси топор, стерва.
— Климеша, вот стакан. И огурец ты просил, — дрожит голос.
— Что это с тобой? Сама тащишь. Выпью, не бойся, только сначала дочь накажу, как положено отцу. — Шаги прочь, и вскоре снова отец начинает колотить в дверь, теперь не кулаками — чем-то тяжёлым.
И дверь треснула.
Я бегу к окну. Пронзительно звенит входной звонок.
— Кого это чёрт принёс?! — кричит отец.
И через мгновение — голос мамы, вибрирующий, срывающийся:
— Скорее! Он собирается убить мою дочь!
— Эт-то кто такие? Эт-то по какому праву? Я в своём праве. Мой дом! Моя дочь! Как посмели? Прочь! Убью! — И глухое падение тяжёлого предмета.
Это ступка. Или пестик, толстый, тяжёлый кусок меди, которым мама в ступке толчёт орехи.
— Ах ты, бандит! — мужской злой голос. — Чуть не убил. Заходи, Лёшка, справа! Ага!
