– А, привет, – говорит он небрежно, встает и бросает то, что держал, на землю. В большинстве случаев во время следующей встречи люди выглядят не так, какими ты их запомнил. Но не он. Он светится точно так же, как и в моем воображении. Он просто праздник света. И он идет ко мне.
– Я леса не знаю. Может… – Он не договаривает, легонько улыбается. Этот пацан просто не поганец. – Как, кстати, тебя зовут? – Он стоит так близко, что можно дотронуться, можно пересчитать веснушки. У меня проблема с руками. Как так выходит, что все остальные, кроме меня, знают, что с ними делать? Карманы, с облегчением вспоминаю я, карманы, обожаю карманы! Я прячу руки, избегая смотреть ему в глаза. Они у него такие! Если на что-то обязательно смотреть, пусть это будет рот.
А он не сводит с меня взгляда. Я это знаю даже при том, что все свое внимание сосредоточил на его губах. Он меня о чем-то спросил? Кажется, да. Мой ай-кью резко пошел вниз.
– Я, пожалуй, и сам угадаю, – говорит он. – Наверное, Ван, хотя нет, точно, Майлз, да, ты выглядишь совершенно как Майлз.
– Ноа, – выпаливаю я, как будто эта информация только что поступила мне в голову. – Я Ноа. Ноа Свитвайн. – О господи. Боже. Долдон.
– Точно?
– Ага, однозначно, – отвечаю я весело и звездануто. Руки мои теперь в настоящей западне. Карманы – это тюрьмы для рук. Я их высвобождаю и хлопаю ими, как цимбалами. Блин. – А тебя как? – обращаюсь я к его губам, вспоминая, что и у него наверняка тоже есть имя, хотя мои умственные способности уже приравниваются к овощным.
– Брайен, – говорит он просто, потому что он-то не сломанный.
Смотреть на его губы тоже оказалось плохой идеей, особенно когда он говорит. Его язык вновь и вновь возвращается в это пространство между передними зубами. Лучше переведу взгляд вон на то дерево.
– Сколько тебе лет? – спрашиваю я у дерева.
– Четырнадцать. А тебе?
– Тоже, – говорю я. Ой-ой.
Брайен кивает, он мне поверил, ну разумеется, с чего бы мне лгать? Да я понятия не имею!
– Я в пансионе учусь, – говорит он. – Следующий год у меня последний. – Наверное, он заметил, с каким недоумением я смотрю на дерево, так что добавил: – Я подготовительный класс пропустил.
– А я хожу в Школу искусств Калифорнии. – Эти слова просто рвутся изо рта без моего одобрения.
Я тайком бросаю взгляд на него. У Брайена бровь ползет вверх, и тут я вспоминаю – там, блин, почти на каждом углу написано: «Школа искусств Калифорнии». А он видел меня за окном здания, а не в нем самом. И наверняка слышал, как я признался англичанину, что не учусь там.
У меня два варианта: либо бежать домой и потом два месяца не выходить из дома, пока он не уедет в свой пансион, либо…
– На самом деле я там не учусь, – признаюсь я дереву, мне уже всерьез страшно смотреть на Брайена. – Пока, по крайней мере. Но я хочу поступить. Ужасно. Я только об этом и думаю, и мне еще тринадцать. Почти четырнадцать. Ну, через пять месяцев будет. Двадцать первого ноября. В этот день родился художник Магритт. Это он нарисовал картину, на которой мужик с яблоком перед лицом. Ты наверняка видел. А на другой у него птичья клетка вместо тела. Он нереально крутой и своеобразный. А… а на одной еще летит птица, и облака внутри нее, а не снаружи. Просто потрясно… – Я останавливаюсь – тпру-у!.. – а то я могу продолжать бесконечно. Внезапно я даже не могу вспомнить ни одной такой картины, которую мне не хотелось бы описать этому дубу в мельчайших подробностях.
Я потихонечку поворачиваюсь к Брайену, а он уставился на меня, сощурившись, и ничего не говорит. Почему он молчит? Может, все слова израсходовал? Может, он сильно взбесился, что я наврал, а потом отоврал назад, а потом начал эту психопатическую лекцию об истории искусств? И чего я на крыше не остался? Мне надо присесть. Дружить чудовищно непросто. Я сглатываю раз сто.
В итоге он просто пожимает плечами.
– Круто. – И его губы выгибаются в полуулыбке. – Ты, блин, сраное худо, чувак, – добавляет он с английским акцентом.
– Да не говори.
Потом мы встречаемся глазами и одновременно взрываемся, словно состоим из одного воздуха.
Потом и лес, который до этого держался в сторонке, к нам присоединяется. Я глубоко вдыхаю сосны и эвкалипты, слышу пересмешников и чаек и шум прибоя вдалеке. Всего в паре метров от Брайена, который сидит и роется в своей сумке с метеоритами, я вижу трех оленей, которые щиплют травку.
– Тут водятся горные львы, – сообщаю я. – Они спят на деревьях.
– Круто, – говорит он, – ты видел?
– Нет, но видел рысь. Два раза.
– А я медведя, – негромко бормочет он в рюкзак. Что он там ищет?
– Медведя! Ого. Я их люблю. Черного или бурого?
– Черного, – отвечает он. – Это была медведица с двумя медвежатами. В Йосемити.
Мне хочется знать об этом все, и я готов забросать его вопросами, мне интересно, любит ли он животных, как и я, но он как будто нашел, что искал. Брайен держит в руках обычный на вид камень. Выражение лица у него такое, словно он показывает мне плащеносную ящерицу или морского конька-тряпичника, а не обычный невзрачный кусок не пойми чего.
– Смотри, – говорит Брайен и кладет его мне в руку. Камень такой тяжелый, что у меня ладонь провисает в запястье. Приходится подставить вторую, чтобы не уронить. – Вот это точно он. Намагниченный никель – взорвавшаяся звезда. – Он показывает на мой рюкзак, из которого торчит альбом. – Можешь нарисовать.
Я смотрю на черную глыбу, лежащую на ладони, – это звезда? Мне кажется, что я и придумать не могу более скучного объекта для рисования, но все же говорю:
– Ага, конечно.
– Отлично. – Он снова отворачивается. А я стою со звездой в руке, не зная, что с ней делать, пока он не поворачивается ко мне обратно и не спрашивает: – Ты идешь или как? Я для тебя специально еще одну лупу взял.
У меня почва уходит из-под ног. Брайен знал, что я с ним пойду, даже до того, как вышел из дома. Знал. И я знал. Мы оба знали.
(АВТОПОРТРЕТ: Я стою на собственной голове!) Он достает из заднего кармана вторую лупу и протягивает мне.
– Супер, – говорю я, догоняю его и берусь за ручку.
– Ты в альбоме можешь и классификацию вести, – продолжает он. – Или рисовать, что найдем. Это будет прямо вселенски.
– А что мы ищем? – спрашиваю я.
– Космический мусор, – отвечает он так, будто это очевидно. – Небо постоянно на нас осыпается. Постоянно. Вот увидишь. А люди и не представляют.
Да, люди не представляют, потому что они не такие революционеры, как мы.
Тем не менее за несколько часов мы не нашли ни одного метеорита, ни единого куска космического мусора, но мне совершенно на это плевать. Вместо классификации, что бы под ней ни подразумевалось, я почти все утро проползал на брюхе, разглядывая через лупу слизняков и жуков, а Брайен тем временем забивал мою голову своей межгалактической тарабарщиной, крутясь рядом и прочищая весь лес своими магнитными граблями – да-да, магнитными граблями, которые он изготовил сам. Самый крутой чувак на свете.
