Ох уж это долголетие
Что лучше — умереть молодым или дожить до глубокой старости? Я, например, уверен, что чем дольше живешь, тем лучше. Но иногда возьму Литературный словарь — и засомневаюсь: «А стоит ли жить долго?» Так приятно смотреть на вечно юные лица писателей, которые умерли молодыми, а вот дожившие до старости литераторы, как правило, представлены какой-нибудь общепринятой фотографией, сделанной незадолго до их смерти и совершенно не радующей глаз.
Взять, к примеру, Артюра Рэмбо или Пушкина, их свежие лица дышат энергией молодости. А, скажем, Толстой и Наоя Сига[63]выглядят совершеннейшими стариками. Так что фраза: «Наоя Сига? А-а, это такой лысенький старичок. Его фотография еще была в учебнике…» — в порядке вещей. Я уверен, если бы умершие писатели могли говорить, они бы наверняка сказали: «Слушайте, ну изобразите вы нас такими, какими мы были в молодости! А то выходит, что мы всю жизнь прожили стариками». Но понятно, их голоса до нашего мира уже не доходят (с чего бы им доходить-то?), и унылые изображения вечно старых морщинистых лиц и лысых голов продолжают свое победное шествие по всему миру.
Впрочем, если кого-то эта перспектива действительно раздражает или пугает, то он может поступить как Сэлинджер — скрыться однажды за высокую ограду и до конца жизни не фотографироваться[64]. Писателю-то уже больше восьмидесяти, но его «пожилого» лица почти никто не видел. Только мне этот вариант тоже как-то не очень… Серьезно. Если ты изолируешься от мира, то либо твой облик исказят до полной неузнаваемости, либо просто предадут забвенью. Причем второе гораздо более вероятно.
У западных фотографов есть такая профессиональная специализация — фотопортреты писателей. Специалисты в этой области, кроме писателей, собственно, никого и ничего не фотографируют. Они зарабатывают тем, что предоставляют издательствам отснятые пленки с негативами писательских лиц. В настоящее время самые известные представители этой профессии — Джерри Бауэр и Марион Эттлингер. Они фотографировали и меня, и в обоих случаях я почувствовал «руку мастера». Может, сравнение покажется странным, но это как побывать на приеме у первоклассного дантиста.
Фотография Раймонда Карвера, сделанная в нью-йоркском ателье Марион Эттлингер, стала последней фотографией писателя. И к тому же той самой, общепринятой. И тем не менее эта фотография прекрасна. Со своим особым настроением. Смотришь на нее и заражаешься творческой энергией, исходящей от лица и фигуры талантливого человека.
Пожалуй, я склоняюсь к тому, чтобы заняться своим здоровьем и дожить до девяноста шести. Конечно, мне неприятно думать о том, что Харуки Мураками может стать для потомков «тем самым противным дряхлым старикашкой», но, с другой стороны, умирать молодым мне совсем не хочется. Эх, что бы такое все-таки придумать?
Странное происшествие в антикварной лавке
Я уже, кажется, писал, что моя жена очень любит старинный фарфор и, куда бы мы с ней ни приезжали, она обязательно наведывается в местные антикварные лавки и магазины. Я давно взял себе за правило, во-первых, не сетовать на обстоятельства, а во-вторых, не делать поспешных выводов, но в данном случае не удержался и сформулировал новый жизненный принцип: «Человеку, не интересующемуся антиквариатом, противопоказано заходить за компанию в антикварный магазин дольше чем на десять зевков, иначе он рискует умереть от скуки». Пока моя жена на заковыристом антикварном сленге общается с продавцом, я слоняюсь по магазину, зевая и нехотя поглядывая по сторонам. Я никогда не смогу понять, почему какая-нибудь грязная тарелка стоит таких огромных денег. Хорошо хоть не приходится прятать глаза, как это бывает, когда заходишь в магазин женского белья (я, правда, туда никогда не захожу), и на том спасибо. Но все равно — скукотища ужасная.
Тот случай, о котором я собрался вам рассказать, произошел, когда мы, гуляя с женой по Киото, зашли в маленький антикварный магазинчик. Надо сказать, что у меня с самого начала было какое-то нехорошее предчувствие. К тому же мне ужасно не понравился взгляд, которым нас одарила старушка, сидящая за стойкой. Сама же она напомнила мне злую ведьму из сказки о Гензеле и Гретель, проживающую в лесной чаще в домике из яцухаси и сэнмайдзукэ[65]. Ох не к добру все это было. «Лучше держаться от нее подальше, — подумал я про себя, — А то дело может плохо кончиться».
Но вскоре (отчасти от скуки, отчасти от того, что, постоянно разъезжая с женой, я уже, как тот «мальчишка у ворот»[66], кое-чего нахватался) я начал разглядывать попавшуюся мне на глаза тарелку, бормоча себе под нос: «Мэйдзийская штамповка, а узорчик-то, между прочим, очень неплохой…» Ну посмотрел да пошел себе дальше (ну почему, почему не пошел?!), но нет — я зачем-то взял эту несчастную тарелку в руки и поднес к глазам. И в этот момент я спиной почувствовал на себе… нет, даже не взгляд, по ощущениям это, скорее, напоминало сильный разряд электричества. «Ох и свалял же я дурака», — только и успел подумать я, и в этот момент тарелка выскользнула у меня из рук и, ударившись об пол, разлетелась на куски.
Старушка с улыбкой произнесла: «Ничего-ничего. Не обращайте внимания. Она и так была с трещиной», ну, или что-то в этом роде. Но по глазам было видно, что она имеет в виду нечто прямо противоположное. Ртом она улыбалась, а глазами — ни-ни. Оказывается, люди, которые умеют вот так, по-особенному, улыбаться, в Старой столице еще не перевелись, да и вряд ли когда-нибудь переведутся. В общем, делать было нечего. Со словами «по одной не продается» старушка продала нам (а мы со слезами купили) набор из десяти тарелок. Отказаться и не купить его мы не могли.
— Ну и зачем ты это сделал? — сердито спросила меня потом жена.
— Это была сила внушения, — попытался оправдаться я. — Старушенция послала в меня электрический разряд, вот тарелка и выскользнула.
Разумеется, мне не поверили.
А девять тарелок так и живут у нас дома. И надо сказать, очень неплохие тарелки оказались.
Без ссор, без драки
Характер у меня не сказать чтобы мягкий, но на прямую конфронтацию, на конфликт «лицом к лицу» я никогда не иду. По крайней мере, не припомню, чтобы с кем-то хоть раз поссорился и навсегда разругался. И когда меня ругают, я обычно не очень сержусь, может, поэтому ни с кем и не ссорюсь.
