— Девятнадцатого, часов около одиннадцати, Игорь позвонил мне. Спросил, сделал ли я уроки. Потом говорит — давай заходи ко мне, покажу одну вещь. Дома он прошел в соседнюю комнату, к столу Федора Спиридоновича и открыл нижний ящик. Там лежали какие-то бумаги, фотографии и кобура, в которой были пистолет и магазин с патронами. Пистолет и патроны Игорь вытащил, ящик запер, и мы пошли обратно в его комнату. Я спросил, откуда у них пистолет. Он ответил, что отец привез с фронта. Действительно, сбоку на рукоятке была дощечка с надписью. Потом Игорь сказал, что он ходит в стрелковую секцию и, чтобы выработать твердость руки, тренируется, целясь из пистолета. Тренировкой, говорил он, можно добиться многого. Есть у Александра Сергеевича Пушкина рассказ «Выстрел», так там написано, что пистолет требует «ежедневного упражнения». На столе у Игоря лежала книга Пушкина «Повести Белкина», он показал мне это место. Мы немного поцелились, кто во что, и я сказал, что мне пора домой.
— Погоди, — говорит Игорь, — сейчас покажу тебе самый сложный способ стрельбы, который еще прошлым летом видел в цирке. Стреляют назад, глядя в зеркало.
Он приколол кнопкой к стене листок бумаги, нашел зеркало и сел за стол. Потом взял пистолет, вставил магазин, передернул затвор. Зеркало он держал в левой руке, а пистолет в правой. Листок находился у него за спиной, Игорь смотрел на него в зеркало. Он несколько раз поднимал и опускал согнутую правую руку, в которой держал пистолет, повернутый стволом назад. Я стоял сбоку от Игоря и смотрел. Вдруг что-то блеснуло, и раздался выстрел. Я подумал, что Игорь пошутил, но, взглянув на него, увидел на шее кровь, которая заливала рубашку. Тогда, испугавшись, я схватил с пола пистолет, гильзу, лежавшую рядом, и выбежал из комнаты…
— Ты кому-нибудь рассказал об этом?
— Нет. Я очень испугался, даже в школу не пошел. Несколько часов бродил по Москве, а к вечеру увидел во дворе милицейские машины и из разговоров узнал, что Игорь погиб.
— Где же сейчас находится пистолет?
— Когда выбежал из подъезда, пистолет был у меня в руках. Мне хотелось поскорее избавиться от него, и я засунул его в ящик с песком, который стоит в нашем дворе. Наверное, он и сейчас там.
Большаков вышел из кабинета и, отпуская Венедиктова домой, взглянул на часы. Рабочий день близился к концу. Он подумал, что еще успеет позвонить Рудику. Юрий Владимирович оказался у себя, за пистолетом на Арбат они поехали вместе…
Заведомо ложное заключение
К весне у Григория Михайловича начинали болеть ноги. Но к середине марта в полях еще лежал снег, а сугробы, доходящие до окон его дома, были высоки и свежи, как в начале зимы. Вечерами они постепенно синели, пока не превращались в темные стены, опоясывающие дом. Когда Григорий Михайлович зажигал настольную лампу, снежные валы исчезали на мгновенье, потом возникали вновь, придвигаясь поближе, словно пытались заглянуть внутрь и подсмотреть, чем занимается хозяин.
С утра Григорий Михайлович собрался в лес. От дома до него было километра два. Не дойдя до опушки, Григорий Михайлович внезапно почувствовал необъяснимую усталость. Идти по утреннему снегу было легко, все же он присаживался и отдыхал. Сначала на бревне, одиноко торчащем из толстого штабеля, потом почти у самого леса на маленькой скамеечке.
Узкая потемневшая планка стояла в стороне от дороги и, чтобы подойти к ней, пришлось сделать несколько шагов по глубокому снегу, пробивая валенком толстую оледеневшую корку. Когда он присел, опустив ноги в податливый снег, голова сильно закружилась, стало так жарко, что он сдвинул натянутый до подбородка шарф вниз, приоткрыв шею. Наконец, розоватая дымка перед глазами стала бледнеть.
Удивившись неожиданной слабости, Григорий Михайлович встал, но не почувствовал морозной свежести. Воздух был теплый, как после летнего дождя, с нежным, едва уловимым влажноватым запахом. А ноги в коленях заболели, когда он пришел домой. Из-за боли он уже никуда не пошел. Теперь он знал, что придется потерпеть недели три, пока растает снег. Боль в ногах порой не особенно и тревожила, но она постоянно, назойливой соседкой присутствовала рядом, будто стала частью его тела. Спать она, однако, не мешала, и к вечеру Григорий Михайлович задремал на диване.
Когда он проснулся, было совсем темно. Спустив ноги, нащупав домашние туфли на холодном полу, он надел их и подошел к окну. За белыми морозными узорами ничего не было видно. Григорий Михайлович подышал на стекло. Образовалось маленькое сиреневое оконце, в котором он увидел те же темные сугробы, поверх них тонкую паутину далеких огоньков.
Свет из-под абажура освещал только нижнюю часть комнаты. В полумраке верхней половины можно было различить ряды книжных полок, тянущихся почти до потолка.
Читать сегодня не хотелось. Григорий Михайлович наугад взял одну книгу, поставил на место, потом вторую… «Раскрытие преступлений»… Не то. Поставив стремянку попрочнее, он поднялся на пару ступенек и под потолком взял том в темно-зеленом переплете. Спустился, с книгой подошел к окну.
Анатолий Федорович Кони… Нет, это были не речи знаменитого юриста, а его новеллы, небольшие сценки из богатой судебной практики. Страницы книги пожелтели. Григорий Михайлович подивился их цвету, похожему на бледный чай. Да, время летит, книги тоже постепенно стареют. Это издание он купил еще студентом. В Одессе тогда можно было найти немало редких книг, в голодное время после гражданской их просто никто не замечал. Он до сих пор помнит лавку в полуподвале на Малой Арнаутской, всегда горящую лампочку под потолком и стопки книг, сложенных как попало. Он забежал сюда, надеясь найти учебник по судебной медицине: близились экзамены, а студент выпускного семестра вспомнил о ней слишком поздно. Учебника он так и не нашел, зато приобрел толстый том Кони, которым очень дорожил.
Еще через месяц — прощай, Одесса. Она навсегда осталась в памяти такой, какой была в те последние студенческие дни — жаркой, с надвигающимися с моря звездными ночами и легким туманом по утрам, за стеной которого крадучись поднималось вверх ослепительное солнце…
Положив книгу на стол, Григорий Михайлович придвинул кресло поближе к лампе. Но не прочел и страницы. В ногах вновь появилась боль. Теперь ноги ныли не только в коленях, но и внизу, у стоп. Григорий Михайлович вытянул их и, обхватив руками колени, стал массировать их. Он словно бы выталкивал боль из ног, и ему становилось легче.
Иногда в зимние вечера он думал о прошлом. Правда, все реже и реже. Вехами в прошедшей жизни стали для него не годы, а воспоминания. В эту зиму они все больше отдалялись, зато каждый прожитый день, наполненный мелкими подробностями, крепко врезался в память. Утром все начиналось вновь. Надвигалась старость…
В Свирске разве что приезжие не знали Григория Михайловича. Он прожил тут почти всю жизнь и не жалел об этом. Когда-то единственный врач в городке, он лечил от всех болезней, даже делал несложные операции. С судебной медициной его связал случай, о котором помнят единицы.
После гражданской в лесах хозяйничали бандиты, и ему нередко приходилось выезжать с работниками ЧК на место происшествия. В одну из ночей пропал председатель горисполкома. Через три недели труп обнаружили в лесу. Председатель был убит из нагана несколькими выстрелами в спину. После этого как-то в Харькове доктор прослушал курс лекций по судебной медицине, и, когда в Свирске появились молодые врачи, по предложению прокурора стал работать экспертом. Постепенно он все больше отходил от практической медицины. Встречаясь с бывшими пациентами, по старой привычке расспрашивал их о здоровье, болезнях, потом просто раскланивался. Перед войной врачей в городе стало уже столько, что к Григорию Михайловичу за советом обращались только люди, хорошо знавшие его…
