1. Много тьмы и свет
Двенадцатого августа тысяча девятьсот шестьдесят пятого года родился Георг. Его мать лежала в подсобном помещении больницы Святого Антония, потому что все родильные залы были заняты, и ждала, когда за ней кто-нибудь придет. Она ждала всю ночь, ее дважды рвало в какое-то ведро, наконец, когда схватки стали невыносимыми, она на четвереньках выползла в коридор. Там ее, скорчившуюся на линолеуме, нашла уборщица, которая шла за чистящим средством и мыльным раствором, чтобы оттереть следы ночных родов. Вместе с ночной медсестрой Дорис, которая уже собиралась переодеваться и с явной неохотой снова надела белый халат, она погрузила Биргит Н. на каталку и привезла ее в родильный зал.
Оказалось, там уже были свободные места, и Биргит Н. давно могла бы улечься на свежезастеленную койку, но схватки были такими сильными, что ей было не до того, к тому же завотделением доктор Монат и все дежурные медсестры совершенно забыли про нее. Дежурная сестра Дорис торопилась обратно в ординаторскую по уважительной причине, ее больная мать лежала дома одна в ожидании Дорис и окончания ночи. Я скажу врачу, пообещала Дорис, уже на ходу снова расстегивая халат.
Уборщица, которая сама произвела на свет четверых детей, чувствовала себя ответственной за Биргит Н. Она села на край кровати, хотя ей нельзя было находиться в родильном зале во время родов, взяла Биргит Н. за руку и пробормотала: ах ты, бедняжка. Биргит Н. стонала сдавленно и монотонно, сжимая чужие пальцы, ее ночная рубашка насквозь пропиталась потом. Когда она стала тяжело дышать и метаться по узкой койке, уборщица быстро поискала глазами доктора и, к своему удовлетворению, убедилась, что он не мог ее слышать.
Давай, бедняжка, мы справимся, сказала она, ты только поднатужься хорошенько, и при первом утреннем обходе родильных залов дежурная сестра Фрида увидела Биргит Н. в лужице крови, под спиной подушка, голова склонилась на плечо уборщицы, в руках крохотный ребенок с головой баклажанного цвета.
Этот цвет удивил его отца, Руди Н., когда он впервые увидел ребенка через стеклянную перегородку отделения для грудничков. Он так удивился, что забыл рассмотреть лицо ребенка. Он увидел маленькое тельце в белых пеленках, которое медленно изгибалось в руках медсестры, увидел голову в чепчике, сквозь который была видна фиолетовая кожа, и подумал, не ушибся ли ребенок, а медсестра, кивнув напоследок, уже скрылась за дверью. Руди Н., который почти не спал в ту ночь и не позавтракал, почувствовал нарастающий страх и постучал в стекло, сначала осторожно, потом кулаком, но двери за стеклом так и не открылись, а в коридоре было пусто. Руди Н. посмотрел на свои покрасневшие кулаки и решил выпить кофе перед работой, а в обеденный перерыв посмотреть на лицо ребенка.
Пока он стоял у вокзального киоска и размешивал в кофе четыре кусочка сахара, чтобы успокоить нервы и отметить рождение ребенка с фиолетовой головой, у которого еще не было имени, Биргит Н. лежала на свежезастеленной больничной койке и плакала. Перед этим она пожевала булочку с повидлом и приняла витамины, она тоже не могла вспомнить лицо ребенка, она помнила только сильную руку уборщицы. Доктор Монат зашил ее, хотя никаких разрывов не было.
Мы всегда так делаем, сказал он ей, чтобы ничего не воспалилось.
Биргит Н. чувствовала себя израненной и пустой. Она высморкалась и села, чтобы спросить кого-нибудь о ребенке, заметив при этом, как сморщился ее опустевший живот.
Вам надо лежать и восстанавливать силы, отрезала сестра Фрида, она повторила это несколько раз, и действительно, у Биргит Н. закружилась голова, ей пришлось снова опуститься на подушки.
Рядом с ней, прямо за клеенчатой занавеской, лежала еще одна женщина, она едва слышно, но непрерывно выла: Фридрих, Фридрих. Лишь когда Биргит Н. спросила через занавеску: вам помочь, этот вой прекратился, но уже через несколько минут, как раз когда Биргит Н. погрузилась в беспокойный сон, послышался опять. И все же сон подарил имя ее ребенку. Вздрогнув, она проснулась и испуганно огляделась вокруг, потому что ей приснилось, будто они с Руди на парусной яхте под названием «Георг», где-то в Адриатике, безжалостно палило солнце, была качка, и Биргит Н. страдала от морской болезни. Георг, тихо произнесла она, это имя понравилось ей, хотя она не знала, подойдет ли оно ребенку, она не знала даже, как он выглядит, — но это был мальчик, в этом ее заверила уборщица, молодец, умничка, воскликнула она тогда, мальчишка, и положила ей на руки вялого ребенка — она вовсе не была уверена, жив ли он, но ведь если бы он был мертв, ей бы наверняка сказали.
Пока уборщица у себя дома радовалась — она вспоминала искаженное усилиями лицо роженицы, ее белые губы, тихий писк новорожденного и его скользкую кожу, к которой она прикоснулась первой, — и, застелив детские постели и причесавшись, варила себе очень крепкий кофе, чтобы отпраздновать начало нового дня; и пока ночная медсестра Дорис сидела у кровати своей матери, раздвинув гардины и распахнув окно, чтобы прогнать кисловатый запах, и наливала ей в розовый поильник кофе, обильно разбавленный молоком; и пока завотделением доктор Монат у себя в кабинете массировал виски и думал о своей невесте, которая совсем не хотела детей, но после свадьбы обязательно хотела в круиз по южным морям; пока Руди Н. в большом конторском помещении городской сберкассы обрабатывал заявки на предоставление займа, между делом поглядывая на фарфоровых свинок, которыми кто-то украсил стойку в честь всемирного дня экономии, и пытался забыть кисловатый привкус кофе и фиолетовую голову ребенка; пока медленно утекало утро, пропитанное кофе, Георг, еще не зная своего имени, лежал в решетчатой кроватке в отделении для новорожденных, на запястье у него был пластиковый ярлык, на котором значилась его фамилия, глаза его были плотно закрыты, он прислушивался ко всему, что его окружало: к скрипу резиновых подошв медсестер, к гудению потолочных ламп, к ветру за окном, к дыханию, визгу, кашлю и икоте других детей и к шуму, который был его собственным дыханием.
