Книга Нецелованный странник - Аякко Стамм

Это была она. Я стоял над её всё таким же молодым и таким же прекрасным телом и не верил, не хотел верить в то, что её больше нет. Всё моё сознание, мой рассудок, несмотря на семидесятипятилетний возраст ещё ясный и продуктивно мыслящий, не хотел доверяться глазам. Он отказывался воспринимать эту страшную картину на обочине всегда такой пустынной дороги, не соглашался видеть огромного бурого пятна запёкшейся и уже высохшей крови, расползшегося по холодному серому асфальту во все стороны от её прекрасной головки. Не замечал пугающей неестественности позы её стройного тела, он не видел даже одеяла, которым оно было накрыто.

Он хотел, желал, жаждал видеть перед собой любимое, молодое, прекрасное, а главное, живое тело, такое доверчиво-податливое, горящее в любовной лихорадке, трепетное и любящее, пугливо, по-детски вздрагивающее от каждого нежного прикосновения нетерпеливых рук, обжигающих губ, вездесущего, бесстыжего языка. И Бог знает чего ещё уместного и неуместного, естественного и противоестественного, смиренного и дерзкого в необузданных фантазиях любовной игры, когда рассудок добровольно, без какого-то ни было насилия над собой, целиком подчиняется чувству, и подвластный ему, без колебаний отдавшись страстному сердцу, синхронно вибрирует в такт с каждым его ударом. Послушный разум, преломляя и исправляя неумолимую действительность, предоставил сознанию то, что оно искало, без чего не мыслило себя, отказывалось жить.

Она открыла свои большие небесно-голубые глаза, стыдливо, как школьница, одернула задравшееся почти до пояса платье, прикрыв точёные, как у античной статуи ноги, встала с асфальта, подошла вплотную, касаясь высокой, твердой девичьей грудью моей груди, обвила ласковыми, тёплыми руками мою шею и, прижавшись близко-близко, так, что её горячее дыхание, слившись с моим, обратилось в одно, общее, произнесла трепетными устами: «Как же долго я тебя ждала. Наконец-то ты приехал. Никогда, слышишь, никогда не оставляй меня больше, мне очень плохо без тебя. И мне, и нашему маленькому. Пойдем в дом, я покажу тебе его, он очень славный, и очень похож на тебя».

«Прости меня, – ответил я, не в силах сдержать слёзы, – это я виноват в твоей гибели, я не успел…».

«Не надо, не извиняйся. Ты приехал, я жива, я всё-таки дождалась тебя, и мы снова вместе. Пойдём в дом, наш сын ждёт тебя. Он ещё совсем крохотный, такой смешной и забавный. Представляешь, он всё уже понимает. Когда я рассказываю ему о тебе, он слушает так внимательно. Он любит тебя, как я».

Мы пошли, обнявшись, через открытые настежь тяжёлые кованые ворота усадьбы по тенистой аллее парка к дому. Гаишник, обнаруживший её тело на дороге, ничего не заметил, настолько он был увлечён своими измерениями и записями в никому не нужном теперь протоколе. Бедный, ему, наверное, попадет от начальства. Но что нам до этого, земная любовь эгоистична, и мы забыли о нём в ту же секунду, как будто его не было вовсе. Да и был ли он, в самом деле? Мы были счастливы, как тогда, в ночь нашей первой встречи, нашего знакомства. В ту ночь родилась наша любовь, чтобы никогда не умереть и дать бессмертие нам.

Тогда я ещё не знал, не думал, что это любовь. Я вовсе не знал любви, как не знал ещё ни одной женщины. Я боялся их, стеснялся показать свой интерес к ним, пульсирующий и пробивающийся сквозь стыд, опасался нечаянно проявить свои затаённые чувства, которые прятал, хоронил как можно глубже внутри себя, и хранил там, оберегал до рокового часа. Любовь была для меня тайной, загадкой, сравнимой с болезнью, с умопомешательством. Наверное, так оно и есть, если считать нормой наш рациональный, просчитываемый мир. Тогда, в ту ночь, любовь вырвалась из плена, я не смог удержать её, да и не старался. Что я мог поделать, роковой час настал, спорить с ним бесполезно и глупо…

* * *

…«Я сбил человека! Я убийца! Я, не сделавший в своей непродолжительной пока ещё жизни никому зла, отнял жизнь у другого! Я убил женщину, чью-то дочь, чью-то жену, может быть, чью-то мать. Я прервал эту ниточку жизни, обломил ветку большого плодоносного дерева, на ней уже ничего не сможет родиться. Что же мне делать?! Как жить дальше?!»

Я сидел, уронив голову на руль, полностью раздавленный и парализованный всем произошедшим. Жизнь казалась страшной и бессмысленной. И это в двадцать пять лет. Свет, сопровождавший меня по жизни, указывающий путь в кромешной темноте мирской неустроенности и суетного хаоса, погас. И даже та маленькая звёздочка, ведущая меня в эти последние минуты, последние метры моего странствования, больше не светила, оставила меня, забыла о моём существовании. Музыка, волшебная мелодия скрипки, завладевшая мной, моей душой, моими чувствами, и столь грубо прерванная пронзительным визгом тормозов, тоже исчезла. Со всех сторон меня окружала пустота, глубокая, как бездна, тёмная, как ночь в могильном склепе, немая, как крик о помощи посреди безбрежного океана. Только капли дождя, бешено барабанящие по крыше, по капоту, по стёклам машины, возвращали меня к действительности.

Вдруг я опомнился. Что же я сижу? Может, удар был не столь сильным, и она ещё жива? Ей, наверное, нужна помощь… конечно же, нужна помощь…. И помочь могу только я, а я сижу…. Болван, какой же я болван!

Через мгновение, я уже был на улице, под проливным дождём, возле самого носа машины. Сказать, что я был удивлён, значит, ничего не сказать. Я был просто ошарашен, как если бы вдруг совершенно точно узнал о том, что я женщина, и не просто женщина, а замужняя, к тому же мать троих детей. Бампер машины был абсолютно цел, фары как новенькие светили ровным светом, на капоте ни единой царапинки, всё было целёхонько и находилось на своих местах. Не было только одного, одного единственного, но самого важного элемента обстановки. Ни впереди, ни сзади машины, ни справа, ни слева, ни под ней самой я не обнаружил никого, и даже ничего, хотя бы отдаленно напоминающего человеческое тело. Всё было чисто. Зато перед машиной, примерно в полуметре от переднего бампера возвышались огромные кованые чугунные ворота, сразу за которыми тянулась прямая, как стрела широкая аллея, упиравшаяся в парадный подъезд большого двухэтажного особняка.

Я стоял под проливным дождём, как каменное изваяние, и ничего не мог понять. Я же отчётливо видел девушку в белом платье, со скрипкой в руке. Она появилась настолько внезапно, а скорость машины была столь высокой, что я не успел ни остановиться, ни отвернуть. Всё произошло буквально в одно мгновение, наезд был неизбежен, я убеждён, что сбил её. Тогда где же она? Я ещё раз обошёл вокруг машины, обследовал массивную решётку чугунных ворот и снова встал в недоумении. Никаких следов наезда не было. Так что же тогда было? Что я видел?

Ну не приснилось же мне всё это? Хотя, может быть. Я, должно быть, не заметил, как уснул за рулём, и увидел сон. Светящаяся точка, музыка, девушка со скрипкой: всё это было во сне? На самом деле ничего такого не происходило? Тогда получается, что и наезда никакого не было, я никого не убил?! Господи, да что же это такое, ведь теперь выходит, что я сам чудом остался жив. Ведь если бы не эта девушка, вернее, если бы она не приснилась, я не стал бы тормозить и въехал бы со всей дури в эту железяку. Холодный пот, ещё холоднее и мокрее чем непрекращающийся поток дождя, покрыл моё и без того холодное и мокрое тело. Слава Богу! Благодарю тебя, Господи, что послал Ангела своего для моего спасения! Она, эта девушка в белом – мой Ангел-спаситель! Если бы не она, что бы со мной было?!