Ознакомительная версия. Доступно 9 страниц из 41
– Значило, но об этом позже, молодой человек, – посмотрел на меня Знаменский. – Имейте терпение…
– Простите, – извинился я.
– Так вот, – продолжил старик. – Мы попытались найти свидетелей, но таковых, увы, не отыскалось. Никто не видел преступника ни издали, ни тем более вблизи, а это значило, что материала, наличие которого позволило бы составить фоторобот или на худой конец словесный портрет, у нас не имелось никакого. А как искать, не зная, кого ищешь? Еще хуже, чем иголку в стоге сена! – раздраженно добавил Николай Павлович, и я понял, что отставной следователь прокуратуры столь натурально и глубоко погрузился в воспоминания и переживает их в такой мере, будто все, о чем он рассказывает, случилось с ним не позднее вчерашнего вечера. – В апреле девяносто третьего произошло еще одно преступление подобного рода, после чего серия прекратилась. Ну, как будто отрезало, что было для нас совершенной неожиданностью. Злодей то ли насытился кровушки, то ли совершил какую-то ошибку, которую мы, к несчастью, не заметили, и решил залечь на дно. И не на месяц-другой, а на два с лишним года. Что крепко осложнило нашу работу, как вы сами понимаете… А может, он отъезжал из Москвы, а в девяносто пятом вернулся и опять принялся за старое: женщины, но не юные и не пожилые еще, то есть в самом соку, внезапное нападение сзади, удушение веревкой до смерти, изнасилование и напоследок ограбление. Причем вещи у жертв изымались им не на память, как это делают иные маньяки, а для обогащения. Он ведь у них выгребал все до последней копеечки. И хорошими вещами не брезговал… Так вот, – как бы спохватился Знаменский, – в девяносто пятом году опять гибнет четыре женщины: Татьяна Пичугина, тридцать четыре года, воспитательница в детском саду, мать двоих детей, Зинаида Иголкина, двадцать пять лет, проститутка и наркоманка со стажем, Алина Авербах, тридцать девять лет, ведущая и редактор отдела новостей одного из московских телевизионных каналов, и Елена Манкур, сорок лет, старший научный сотрудник музея имени поэта-песенника Даниила Порох-Кочаловского. Между этими женщинами, заметьте, совершенно не было никакой связи. Ну, совсем ничего общего. И мотива, ясное дело, не имелось. Естественно, видимого для нас. Для маньяка мотив, надо полагать, какой-то был. Но поди разбери, какой он, этот его мотив… Что у него там на уме!
– Я понимаю, – сказал я, дабы заполнить паузу в рассказе Знаменского.
– Понимаете? – недоверчиво вскинул брови Николай Павлович. – Сомневаюсь в этом, молодой человек… Меня едва ли не каждый день вызывает на ковер зам генерального прокурора, песочит в хвост и гриву, требует вывернуться наизнанку, но найти этого маньяка… А что я могу сделать? Ведь никаких зацепок нет. Кроме того, что Алина Авербах была убита и изнасилована опять-таки одиннадцатого числа. Ну, мы стали шерстить состоящих на учете психически неуравновешенных, у которых день рождения одиннадцатого числа. Нашли таких семь человек, и у всех на время убийств оказались железные алиби, мы проверяли досконально. А заместитель генерального торопит и торопит. Кулаком по столу стучит. Или ножкой в запале топает. С него ведь тоже требуют… Да-а, – вздохнул Николай Павлович. – Ну, думали мы, думали и придумали: а может, кто из беглых психов это орудует? И вплотную занялись пациентами, сбежавшими из психиатрических клиник в начале девяностых. Нам удалось выяснить, что таковых беглецов было несколько: это Станислав Фульк, сбежавший из челябинской психбольницы номер пять в девяносто первом году, и Зигмунд Колоссовский, настоящее его имя так и не было установлено, он умудрился сбежать из психбольницы для осужденных поселка Березовая Роща Костромской области в январе девяносто третьего…
– Как вы сказали, Зигмунд Колоссовский? – нечаянно перебил я старика, поскольку в этом имени мне почудилось что-то знакомое.
– Да, Зигмунд Колоссовский, – недовольно посмотрел в мою сторону бывший следователь Знаменский. – Был такой польский антифашист. Фильм еще про него сняли черно-белый…
– Да, припоминаю, – мне было неловко, что я перебил старика. – Простите…
– Ага… – Николай Павлович задумчиво пожевал губами. – А из казанской тюремной психиатрической больницы, в которой, кстати, в начале семидесятых годов содержалась разбрасывальщица антисоветских листовок в Кремлевском дворце съездов Валерия Новодворская и известная в определенных кругах Катя Полуянц, зарубившая топором мужа, отравившая золовку и убившая электрическим током своих малолетних детей, посадив их в ванну с водой, сбежал в девяносто втором году вялотекущий шизофреник Ильгиз Карабаев. Он, так же, как и наш «измайловский маньяк», душил женщин бельевой веревкой и потом насиловал их, уже мертвых. После чего брал себе на память колечко, сережки или бусы. Еще двое, Филипп Бузько и Роман Карцин, сбежали в девяносто втором году из специального отделения рязанской психиатрической областной больницы имени Баженова. Карцин был осужден за то, что однажды пришел к своему соседу занимать деньги, а когда тот не дал, схватил кухонный нож и накинулся на него с явным намерением убить. Подоспевшая супруга соседа хватила Карцина по голове чугунной сковородой и вызвала наряд милиции. Суд признал его невменяемым и отправил в психушку на принудительное лечение… Что касается также признанным больным шизофренией Филиппа Бузько, то он был помещен в психбольницу на принудительное лечение решением суда за то, что в рязанском лесопарке, что за Торговым городком, накинулся на молодую женщину и принялся душить ее, приговаривая: «Так не доставайся же ты никому, сука потная». Женщина оказалась знакомой Бузько по имени Снежана Шилохвост, которая в восемьдесят седьмом году одиннадцатого августа отвергла его ухаживания в довольно резкой форме, высмеяв его и обозвав импотентом. Не додушив женщину, Бузько стал срывать с нее одежду с явным намерением изнасиловать ее и показать ей, какой он, дескать, на самом деле импотент. Однако Шилохвост пришла в себя, вырвалась от Бузько и в полураздетом виде побежала по лесопарку с криками о помощи. Оказавшийся неподалеку милицейский наряд отреагировал оперативно, и после короткой погони Филипп Бузько был пойман и задержан. На допросах и на суде вину свою он признал, однако после медицинского освидетельствования был признан больным шизофренией и направлен на принудительное лечение в психиатрическую больницу. Как вы сами понимаете, Филипп Бузько и Ильгиз Карабаев стали нашими главными подозреваемыми, поскольку их почерк был схож с почерком этого «измайловского маньяка-душителя»…
Знаменский замолчал, переводя дух. Я молчал тоже, ожидая продолжения рассказа. И таки дождался…
– …Мы с майором Томилиным распределили, так сказать, наши обязанности: он занимается Ильгизом Карабаевым, а я – Филиппом Бузько, – продолжил спустя минуту Николай Павлович. – Я поехал в Рязань, и мне удалось вместе с местными товарищами из прокуратуры выйти на адрес Бузько, где тот залег после побега из психбольницы. Разговор с владельцем квартиры ничего не дал, кроме того, что Бузько снимал у него квартиру полгода, а потом съехал. Но вот беседа с той самой Снежаной Шилохвост, которую Бузько чуть не задушил и не изнасиловал в лесопарке, кое-что для меня прояснила. Оказалось, что Бузько и Шилохвост встречались какое-то непродолжительное время, и поначалу Филипп даже нравился Снежане. Однако вскоре она поняла, что это «не ее человек», и, как она сама сказала, «решила с ним порвать». Что и сделала одиннадцатого августа восемьдесят седьмого года. После чего Бузько натурально разревелся и буквально на коленях умолял девушку разрешить ему «начать все заново», но Шилохвост была непреклонна. Женщины, – тут старик Знаменский поднял на меня взгляд, – они ведь такие. Когда с мужиками отношения рвут, то шибко не рассусоливают…
Ознакомительная версия. Доступно 9 страниц из 41
