К действительности ее пробудили горячие поцелуи, которыми Хасиб осыпал ее мокрые щеки. Только тут Малика поняла, что плачет. Глаза ее медленно раскрылись, и взгляд устремился на мужчину. Им не нужны были слова, совсем не нужны… Теперь он держал ее в объятиях и сказал лишь одно слово: «Спи…» Она с радостью подчинилась, ощутив вдруг с изумлением, как изнемогла.
Но Хасиб еще долго не спал. Его руки еще помнили нежность ее тела, на губах еще ощущался вкус ее поцелуев. «Аллах великий, неужели эта девочка и есть моя судьба? Неужели мне суждено вместе с этой малышкой прожить свою жизнь, даря радость и пряча горе, рождая и воспитывая детей?»
Увы, никто не мог дать Хасибу ответов на эти вопросы. Сон понемногу смежил его веки, и вновь пришли к нему слова-враги, слова-мучители, слова-загадка. «Шуан-сси суас-си, суас-ассат…»
Макама семнадцатая
– Проснись, ну же, проснись!
Для Хасиба это утро началось совсем необычно. Да, сейчас он спал не на кошме в углу возле своего сундука, а на почти мягком ложе. И рядом с ним была она. Нежная и пылкая, сильная и отважная Малика. Но почему же эта прекрасная как сон девушка немилосердно трясет его за плечо и все просит проснуться?
– Аллах всесильный, что случилось? Пожар? Мы горим?
– О нет, все спокойно.
– Но почему же ты, моя греза, так настойчиво пытаешься пробудить меня?
– Да потому, что ты кричал, отбивался от чего-то, пугающего тебя до слез! Ты и меня едва не задушил. И все приговаривал, не открывая глаз: «Осторожнее, малышка, затаи дыхание, они сейчас исчезнут!» Кто «они», Хасиб?
– О Аллах всесильный и всемилостивый! Я так надеялся, что этот страшный сон больше не найдет дорогу к моему разуму, – почти простонал Хасиб, усаживаясь на ложе и закрывая руками голову.
– Сон? Что за сон? Что тебе снилось?
– Ох, моя девочка. Этот кошмар преследует меня едва ли не с первых дней жизни. Еще когда я не умел говорить, я видел его и просыпался в слезах, чем очень пугал мою добрую матушку. Вот и сейчас я напугал тебя. Хотя, поверь, мне этого вовсе не хотелось. Ты простишь меня, моя мечта?
Малика пристально и нежно взглянула в глаза Хасиба. Юноше показалось, что она пронзила этим единственным взглядом саму его душу. Или, быть может, согрела ее – загнанную, запуганную, усталую в своем одиночестве.
– За что ты просишь прощения, прекраснейший?
– Я напугал тебя…
– О нет, ты не напугал меня. Но заставил беспокоиться о твоем разуме и твоих силах.
– Со мной все в порядке. – Хасиб выпрямился в полный рост. – И о моем разуме беспокоиться нет необходимости.
Малика хихикнула.
– Да? И потому ты решил навеки отказаться от шаровар?
Хасиб опустил глаза и увидел, что он стоит посреди крошечного шатра, который Малика делила со своей бабкой, совершенно обнаженным. Но тюрбан – его колдовской, синий, со звездами тюрбан – уже водружен на его голову.
– О Аллах всесильный! – пробормотал юноша и стал поспешно одеваться, подпрыгивая на месте и не попадая в штанины. Малика лишь едва слышно хихикала.
– Ну что, малышка, так я тебе больше нравлюсь? – наконец спросил Хасиб, уже полностью одетый, вновь поправляя тюрбан.
– О да, мой прекрасный, так ты гораздо больше похож на обыкновенного человека, пусть и балаганного фокусника.
Хасиб нашел в себе силы улыбнуться девушке. Горечь его сна постепенно таяла в душе, но печаль от того, что его давнишний кошмар по-прежнему с ним, отравляла его разум.
– Мой хороший, прости, если я обидела тебя… Но…
– О нет, милая, ты не обидела меня. А то, что ты спасла от этого сна… Я даже более чем просто благодарен тебе.
– Тогда ты не сочтешь мою просьбу глупой или смешной. Прошу тебя, пойдем к бабушке. Она, пусть всего лишь и гадалка, но, думаю, сможет отвести от тебя твой сон. Или хотя бы растолкует, что же он значит. Быть может, это сама судьба пытается подготовить тебя к чему-то великому. И тебя пугает само это величие. А вовсе не то, что, как тебе кажется, видишь или слышишь.
– Я согласен на все, девочка. Уже давно я и сам пытаюсь понять, что же означает мой сон. Некогда я даже прочитал горы сонников и ученых толкований. Но не продвинулся к разгадке тайны ни на шаг.
– Вот и договорились. Я спрошу у бабушки, когда она сможет пошептаться с тобой. Но только говори ей всю правду, не скрывай ни слова, ни мысли. Иначе она не сможет понять… Ну, или превратно поймет твое сновидение.
– Конечно. А где бабушка?
– Она ушла еще вечером – отводить колдовство от одного прóклятого дома. Так считают его хозяева, а она взялась им помочь.
– Прóклятого дома? Что это значит?
– Там живут ткачи – мать с отцом и трое их детей. Так вот, каждое новолуние, когда ночь черна и беспросветна, дом, по словам этой самой матери, стонет и качается. А с недавних пор начал и вовсе плясать. Но только в новолуние.
– Как любопытно… – пробормотал Хасиб. – Должно быть, не проклятие, а нечто куда более земное поселилось под полом. Или, быть может, хозяев пугает кто-то злокозненный, и цели его более чем далеки от угодных Аллаху всесильному и всемилостивому. Быть может, мне тоже стóит пойти и посмотреть на этот странный дом? Помочь бабушке?
Малика пожала плечами. В ее взгляде явственно читалось, что она уверена и в проклятии, и в безбрежных бабушкиных силах. Но мудрость подсказывала юной цыганке, что отговаривать мужчину ни в коем случае не следует. Он и так уже готов броситься в объятия очередного приключения. А если начнешь его отговаривать, он сделает это непременно.
– Давай просто дождемся ее прихода. А потом и поговорим. Да не забудь – вечером представление, а ты еще не готов. Согласись, ночной кошмар вовсе не может быть причиной того, что добрые наши зрители не увидят сегодня твоих волшебных фокусов.
– О да, малышка. Ты права. Я буду готовиться, а ты…
– И я тоже буду готовиться. Надо осмотреть копыта лошадей, починить попону Черноокого… Когда появится бабушка, я с ней обязательно поговорю.
– Спасибо, моя звезда. – Хасиб склонился и поцеловал девушку. Но поцелуй этот был скорее нежным прикосновением, чем данью ночной страсти, ибо мыслями юноша был весьма далеко от всего, что уже стало для него обыденностью.
Началось и прошло представление. Благодарные зрители долго не отпускали Малику и ее брата. Ибо здесь, у истоков великой реки Евфрат, умение управлять лошадьми и дрессировать их было в чести задолго до рождения и Малики, и Хасиба, и даже, о Аллах великий, самого Искандера Двурогого, о котором знал даже самый крошечный карапуз из горожан.
Столь же долго радовались зрители и фокусам Хасиба. Пусть он не был похож на остальных магов, но его фокусы поражали именно этим отличием. Он не выдувал огонь, как иные колдуны, не летал, размахивая пыльной накидкой, не произносил страшных заклинаний. Вернее, его заклинания не пугали зрителей своей ужасной тарабарщиной, ибо были весьма похожи на слова настоящего, пусть и вовсе никому не ведомого языка.
