Книга Тайная вечеря - Хавьер Сьерра

То, что произошло затем, пролило свет на многое.

— Так, значит, вы и есть тот самый римский священник, который обосновался в нашей обители?

Приор Санта Мария делле Грацие Виченцо Банделло окинул меня суровым взглядом, прежде чем пригласить войти в ризницу. Наконец я познакомился с человеком, составлявшим для Вифании письменный отчет о смерти Беатриче д’Эсте.

— Брат Александр много о вас рассказывал, — продолжил он. — Он говорил о вас как об умном, внимательном, волевом человеке. Ваше присутствие могло бы пойти нашей общине на пользу. Как прикажете вас называть?

— Августин Лейр, приор.

Скудные лучи солнца озаряли долину. Банделло только что окончил дневную службу и собирался удалиться к себе, чтобы заняться подготовкой проповеди для похорон донны Беатриче, когда я к нему подошел. Мое решение было лишь отчасти иррациональным. Разве брат Александр не предлагал мне обратиться со своей загадкой к любому монаху из общины Санта Мария? Или это не он уверял меня, что вопрос, неожиданно заданный любому из них, даст искомый ответ? А кто, как не приор, меньше всех ожидал, что я стану задавать ему вопросы?

Я решил обратиться к нему вскоре после того, как, окончательно замерзнув, я укрылся в стенах монастыря и выпил горячего чаю. Мне повезло: первая же попытка разыскать его увенчалась успехом — падре Банделло действительно находился в ризнице. Библиотекарь покинул меня сразу после прогулки: он исчез под предлогом запастись в кухне едой для нашего нового совещания. И тут меня осенило.

Брату Виченцо Банделло было чуть больше шестидесяти лет. Его сморщенное и нахмуренное лицо с волевым подбородком напоминало парус, спущенный с мачты, и удивительным образом выдавало его чувства. Он был еще меньше, чем показалось в ту ночь, когда я его впервые увидел в церкви. В состоянии нервного возбуждения приор шагал по ризнице от шкафа к шкафу, не зная, который из них следует закрыть первым.

— Скажите-ка мне, падре Августин, — наконец нарушил он молчание, укладывая на место потир и поднос для просвор, — мне очень любопытно, чем вы занимаетесь в Риме.

— Я служу инквизиции.

— Ну да, ну да... И, насколько я понял, в свободное от ваших служебных обязанностей время вам нравится разгадывать загадки. Это хорошо, — тут он улыбнулся, — я уверен, что мы поймем друг друга.

— Именно об этом я и хотел бы поговорить.

— В самом деле?

Я кивнул. Если приор действительно был такой выдающейся личностью, как утверждал библиотекарь, нельзя исключать вероятность того, что от его внимания не ускользнуло присутствие в Милане Прорицателя. Тем не менее мне следовало проявлять осторожность. Быть может, он сам является автором этих анонимных донесений, но не решается снять маску, не догадываясь о моих истинных намерениях? Или того хуже: если ему ничего не известно, а я обо всем расскажу, он может предупредить иль Моро о нашей операции?

— И еще, падре Лейр. Как любитель снимать покровы с тайн вы должны были что-либо слышать об искусстве запоминания, — как бы невзначай обронил Банделло.

Я тщетно пытался определить степень соучастия приора в деле с письмами. Мне казалось, он грешит чрезмерным рвением. Хотя, вообще-то, мой список подозреваемых рос с каждым новым знакомством, завязываемым в Санта Мария. Брат Виченцо не стал исключением из правила. Честно говоря, из трех десятков братьев, обитавших в монастырских стенах, приор наиболее полно соответствовал моим представлениям о Прорицателе. Не знаю, почему это не пришло мне в голову еще в Вифании. Даже в его имени Виченцо было ни много ни мало семь букв. Как семь строк в этих дьявольских стихах, как семь окон на фасаде церкви. Эти мысли пронеслись в моей голове, когда я отметил про себя сноровку, с которой он открывал и закрывал дверцы и шкафчики реликвария с помощью большой связки ключей под сутаной. Приор был одним из немногих, кто знал о планах и замыслах герцога относительно Санта Мария. Он был единственным, кто мог воспользоваться официальным почтальоном и печатью, чтобы отправить письмо в Рим.

— Так что же? — настаивал приор, которого все больше веселила моя внезапная задумчивость. — Слыхали вы об этом искусстве или нет?

Я покачал головой, одновременно пытаясь рассмотреть в нем хоть что-то, что подтвердило бы мою догадку.

Какая жалость! — гнул он свою линию. — Мало кому известно о серьезных изысканиях нашего ордена в этой достойной большего внимания области.

— Я впервые об этом слышу.

— И разумеется, вам также неизвестно, что не кто иной, как Цицерон, упоминает это искусство в своем труде De оratore[25]и что о нем также говорится в еще более древнем трактате Ad Herrenium[26], который предлагает нам точную формулу для запоминания всего, что только пожелаем...

— Нам? Доминиканцам?

— Ну конечно же! Вот уже тридцать или сорок лет наши братья посвящают себя изучению этого предмета. Вот вы: ежедневно работаете со сложными документами. Разве вы никогда не мечтали запомнить какой-либо текст, образ, имя и более никогда к ним не возвращаться, поскольку они и так всегда с вами?

— Естественно! Но на это способны лишь самые выдающиеся...

— Учитывая, что вашей организации это просто необходимо, неужели вы никогда не задавались вопросом, как достичь подобного чуда? Древние, которые не располагали нашими возможностями делать копии книг, изобрели чудесный способ: они представляли себе «дворцы памяти» и складывали в них свои знания. Вы об этом также ничего не слышали?

От удивления я ничего не мог вымолвить и только покачал головой.

— К примеру, греки представляли себе огромное здание со множеством комнат и пышных галерей, где каждое окно, аркада, колоннада, лестница или зал имели свое значение. В вестибюле хранились знания по грамматике, в салоне или кухне — по риторике... Чтобы вспомнить что-либо из хранящегося там, необходимо лишь мысленно отправиться в определенный уголок дворца и извлечь информацию в обратном порядке. Хитроумно, не правда ли?

Я молча смотрел на приора, не зная, достаточно ли у меня оснований, чтобы задать ему вопрос о полученных письмах. Я не решался последовать совету брата Александра и без обиняков изложить ему свою проблему. Опасаясь нарушить возникшее между нами хрупкое доверие, я позволил себе осторожный намек.