Не успел Леблан ответить на вопрос, как Маллори уже умчалась.
Мадам Маллори поступила не так, как сделал бы человек порядочный. Она не пошла поговорить прямо с отцом, не попыталась воззвать к его разуму. Она совершенно не хотела, чтобы мы ощутили себя в Люмьере желанными гостями. Нет, ее первым порывом было желание раздавить нас. Как тараканов.
И потому мадам Маллори направилась к мэру. Конечно, все в Люмьере опасались этой язвительной дамы, и неудивительно, что ее немедленно впустили в зал заседаний ратуши.
Тут-то нам и должен был прийти конец. Но даже люди умные всегда недооценивали отца, а его ум был весьма острым – острым, как хороший кухонный нож, которым снимают с костей филе. Папа решил, что дипломатия в маленьком французском городке не так уж отличается от дипломатии в Бомбее: и там, и там колеса общественной жизни крутились благодаря денежной смазке. А потому в Люмьере он начал с того, что выдал адвокату, брату мэра, солидный предварительный гонорар – ход более тонкий, чем подарки по обычаям Малабарского холма, но ничуть не менее эффективный.
– Запретите ему! – потребовала от мэра Маллори. – Этому индийцу. Вы видели, что он делает? Он сделал из особняка Дюфура бистро – индийское бистро! Это ужасно! По всей улице несет горелым маслом. А вывеска? Нет и нет! Это невозможно.
Мэр пожал плечами:
– А что прикажете делать?
– Закройте это заведение.
– Гертруда, мсье Хаджи открыл ресторан в том же районе, что и вы. Если я закрою его, придется закрыть и ваш. А на то, чтобы повесить вывеску, его адвокат получил разрешение от комитета по благоустройству. Как видите, у меня связаны руки. Мсье Хаджи сделал все по правилам.
– Да нет же! Это невозможно!
– Возможно, – продолжал мэр. – Я не могу закрыть его ресторан, не имея на то оснований. Он действует в рамках закона.
Полагаю, на прощание она сказала ему нечто в высшей степени неприятное.
Наше первое непосредственное столкновение с этой grande dame произошло три дня спустя. Маллори всегда поднималась в шесть часов утра. После легкого завтрака – груш, поджаренного хлеба с маслом и крепкого кофе – мсье Леблан вез ее в потрепанном «ситроене» на люмьерский рынок. Мадам Маллори всегда появлялась там в одно и то же время, можно было проверять часы. Ровно в шесть сорок пять мсье Леблан водворялся с газетой «Юра» в кафе «Брегет», где кое-кто из местных уже сидел в баре и пил первую за этот день бутылку вина. Тем временем Маллори, в сером фланелевом пончо и с плетеной корзиной в каждой руке, переходила от одного прилавка к другому, закупая для ресторана свежие фрукты, овощи, мясо, рыбу и птицу.
Вышагивающая по улицам, словно ломовая лошадь, мадам Маллори являла собой величественное зрелище. Каждый резкий выдох вырывался из ее губ белым дымком. Крупные покупки – полудюжину кроликов или пятидесятикилограммовый мешок картошки – доставляли прямо в «Плакучую иву» в грузовичке не позднее половины десятого утра. Но, например, лисички, нежный бельгийский цикорий и бумажный кулечек с ягодами можжевельника сразу попадали в корзинки, висящие на мускулистых руках мадам Маллори.
В то утро, всего через пару недель после нашего приезда в город, Маллори как обычно начала свой обход с рыбной лавки «Итен и сын», занимавшей выложенное белым кафелем угловое помещение на пляс Прюнель.
– Что это?
Мсье Итен закусил ус.
– Прошу прощения?
– У вас за спиной. Отойдите. Это что там?
Итен сделал шаг в сторону, и мадам Маллори удалось как следует рассмотреть картонную коробку, стоявшую на прилавке. Уже через секунду она поняла, что клацавшие в воздухе клешни принадлежали копошившимся в коробке ракам.
– Чудесно, – сказала Маллори. – Давненько не видела раков. На вид свежие и шустрые. Французские?
– Нет, мадам. Испанские.
– Не важно. Я беру их.
– Нет, мадам. Сожалею.
– Простите, не поняла?
Итен вытер нож кухонным полотенцем.
– Извините, мадам Маллори, но он пришел и… и… купил их.
– Кто?
– Мсье Хаджи. И его сын.
Маллори прищурилась. Она не могла взять в толк, о чем говорит мсье Итен.
– Этот индиец? Он их купил?
– Да, мадам.
– Правильно ли я поняла вас? Я прихожу покупать рыбу к вам – и приходила до вас к вашему отцу – каждое утро уже тридцать лет. А теперь вы говорите мне, что ни свет ни заря к вам пришел какой-то индиец и купил то, что, как вы знали, куплю я? Вы это хотите сказать?
Мсье Итен опустил глаза.
– Простите. Но у него такие манеры, понимаете… Он очень… обходителен.
– Ясно. А мне вы что предложите? Вчерашние мидии?
– О нет, мадам, умоляю вас. Не надо так. Вы знаете, вы у меня одна из самых лучших клиенток. У меня… у меня есть для вас очень симпатичные окушки.
Итен бросился к холодильнику и вынул серебристый поднос, на котором лежали полосатые окуни, каждый размером с детскую ладошку.
– Свежайшие. Видите? Сегодня утром пойманы в озере Виссей. У вас получаются такие вкусные окуни amandine[17], мадам Маллори. Я думал, вам понравится.
Мадам Маллори решила преподать мсье Итену урок и пулей вылетела из магазина. Все еще в ярости, она шла по открытому рынку, раскинувшемуся на площади, а ее каблуки яростно впечатывали в покрывавший мостовую резиновый ковер выброшенные капустные листья.
Вначале Маллори проносилась между двумя рядами прилавков, как хищная птица, молниеносно оглядывая товар через плечи домохозяек. Продавцы видели ее, но знали, что во время этого первого обхода рынка вступать в разговор с Маллори не следовало, если только вы не хотели нарваться на грубость. Во время второго обхода, однако, обращаться к ней уже было можно, и каждый старался по мере сил обратить внимание знаменитого шеф-повара на свой товар.
– Добрый день, мадам Маллори! Славный денек. Видели мои груши «Вильямс»?
– Видела, мадам Пикар. Так себе.
Продавец за соседним прилавком загоготал.
– Вы не правы, – возразила мадам Пикар, прихлебывая из крышечки термоса кофе с молоком. – Чудесный вкус.
Маллори вернулась к прилавку мадам Пикар, а все остальные продавцы повернули туда же головы, чтобы увидеть, что будет дальше.
– Это что, мадам Пикар? – рявкнула Маллори. Она взяла верхнюю грушу из пирамиды и оторвала наклейку со словами «Качество Вильямс». Под наклейкой обнаружилась черная дырочка. Маллори произвела ту же операцию со следующей грушей и еще с одной. – А это что? А это?
