С другой стороны, я себе сказала: столько лет прошло, не слишком ли поздно, зачем?
Я себе сказала: всему есть предел, пора уже избавиться от призрака той семьи.
Да. Вот такой парадокс. Конечно, я допускала, что дамоклов меч рано или поздно опустится.
Но только теоретически.
Несколько раньше и по другому поводу я упомянула о том, как мы взяли Кинтану в Тусон на съемки фильма «Жизнь и времена судьи Роя Вина».
Упомянула о гостинице «Хилтон инн», упомянула о няне, упомянула о Дике Море, упомянула о Поле Ньюмане, но об одной истории предпочла не упоминать.
Эта история произошла в первый же вечер.
Мы оставили Кинтану с няней. Посмотрели отснятый за день материал. Спустились в ресторан ужинать. Посреди ужина (за столиком теснота и галдеж, типичные для съемочной группы на выезде) меня вдруг как током ударило: это ведь не просто какой-нибудь город.
Это Тусон.
Мы практически ничего не знали о родителях Кинтаны, но об одном знали точно: ее мать до беременности жила в Тусоне. Ее мать жила в Тусоне, и мне была известна ее фамилия.
То, что я сделала дальше, казалось мне единственно правильным.
Я выбралась из-за стола и нашла телефон-автомат с телефонным справочником Тусона.
Отыскала в нем имя матери.
Показала Джону.
Не сговариваясь, мы устремились назад к нашему шумному столику в ресторане и сказали продюсеру фильма «Жизнь и времена судьи Роя Бина», что у нас к нему важный разговор. Продюсер вышел вслед за нами в фойе. Важный разговор в углу фойе гостиницы «Хилтон инн» продолжался минуты три или четыре. Никто (отчеканили мы) не должен знать о том, что мы в Тусоне. Особенно (отчеканили мы) о том, что в Тусоне с нами Кинтана. Я бы не хотела открыть утром тусонскую газету (отчеканила я) и увидеть в ней милую зарисовку о том, как проводят время дети, родители которых заняты на съемках «Судьи Роя Бина». Я потребовала, чтобы продюсер предупредил об этом всех, кто отвечает за связи с прессой. Я подчеркнула, что ни при каких обстоятельствах имя Кинтаны не должно возникнуть в связи с картиной.
Не было никаких оснований полагать, что оно может возникнуть, но мало ли.
Перестраховаться не помешает.
Оговорить лишний раз не повредит.
Я считала, что таким образом оберегаю и Кинтану, и ее мать.
Пишу об этом сейчас, чтобы показать, как усыновление толкнуло меня на иррациональный поступок.
Спустя пару месяцев после той «субботней доставки» Кинтана встретилась со своей сестрой сначала в Нью-Йорке, а затем в Далласе. В Нью-Йорке Кинтана показала сестре Чайнатаун. Отвела ее за покупками в универмаг «Жемчужная река»[57]. Пригласила на ужин в ресторан «У Сильвано»[58], где представила ее нам с Джоном. Собрала у себя дома друзей и родню (многочисленных кузин и кузенов), чтобы всех разом познакомить с сестрой. Они были невероятно похожи. Когда Гриффин вошел в квартиру Кинтаны и увидел ее сестру, у него непроизвольно вырвалось: «Привет, Кью». Пили Маргариту. Закусывали гуакамоле. Все были лихорадочно возбуждены, и настроены на сближение, и верили в то, что это новообретенное родство будет во благо.
Однако уже через месяц в Далласе от первоначальных иллюзий не осталось и следа.
На другой день после вылета в Даллас Кинтана позвонила нам в смятении, с трудом сдерживая слезы.
В Далласе она впервые познакомилась не только с матерью, но и с другими членами своей «биологической» (как она теперь ее называла) семьи, и все эти совершенно чужие Кинтане люди вели себя так, будто последние тридцать два года только и жили надеждой на встречу с ней.
В Далласе эти совершенно чужие Кинтане люди тыкали пальцами в снимки, указывая на ее сходство с чьей-то двоюродной сестрой, тетей или бабушкой, абсолютно уверенные в том, что, раз она приехала, значит, ощущает себя частью их клана.
По возвращении Кинтаны в Нью-Йорк начались регулярные звонки от матери, которая сначала категорически противилась воссоединению сестер («Как можно воссоединиться с тем, кого до этого в глаза не видел?» — придирчиво вопрошала она), а теперь явно испытывала нужду вернуться к событиям, приведшим к усыновлению. Мать обычно звонила утром, когда Кинтана собиралась выходить на работу. Кинтана не хотела резко обрывать разговор, но не хотела и опаздывать на работу, особенно потому что Elle Décor (журнал, в котором она служила фоторедактором) проводил сокращения штатных сотрудников и угроза лишиться места была вполне реальной. Она обсудила ситуацию на сессии с психотерапевтом. После сессии написала матери и сестре, что «быть найденной» («Меня нашли» — так она теперь говорила знакомым, которые еще не были в курсе) оказалось «не так просто», что все произошло «слишком быстро», что ей нужно «сделать глубокий вдох», все обдумать, пожить какое-то время «привычной» жизнью.
В ответ она получила письмо, в котором мать сообщала, что не хочет чувствовать себя обузой и отключает телефон.
В этот момент я поняла, что усыновление всех толкает на иррациональные поступки.
Мать Кинтаны, сестру Кинтаны, меня.
Даже саму Кинтану.
Когда она говорит «Меня нашли» в отношении ситуации, перевернувшей с ног на голову привычный миропорядок.
Когда называет Николая и Александру «Никки и Санни», а фильм про них — «бомбой».
Когда описывает «сломатого человека» в таких пугающих подробностях, что холодок бежит по спине.
Когда доверительно признается, что с тех пор, как ей стало пять, «сломатый человек» перестал ей сниться.
Недели через две после того, как мать объявила, что отключает телефон, Кинтана получила еще одно письмо — не от матери и не от сестры.
Появился кровный отец из Флориды.
С момента, как она осознала, что живет в приемной семье, до момента, как ее «нашли» (то есть по меньшей мере три десятилетия), Кинтана много раз спрашивала нас про «другую» маму. В детстве так ее и звала — «другая мамочка»; когда подросла, стала говорить: «Другая мать». Спрашивала, кто она и где живет. Спрашивала, как она выглядит. Всерьез подумывала о том, чтобы ее разыскать, но в конце концов отказалась от этой затеи. Джон однажды спросил Кинтану, когда та была еще совсем маленькой, что будет, если она встретится с «другой мамочкой». «Обниму мамочку одной рукой, — сказала Кинтана, — а другую мамочку — другой рукой. И скажу: „Привет, мамочки!“»
Но никогда, ни разу она не спрашивала про отца.
На семейном портрете, который она себе мысленно нарисовала, отца почему-то не было.
