Новая квартира оказалась совсем рядом, всего в двух кварталах от прежней, в небольшой вилле с дивным садом, как он пишет родителям, две красиво обставленных комнаты, из которых одна, гостиная, такая же солнечная, как и предыдущая его комната, а во второй, что поменьше, это спальня, солнце бывает только с утра. Есть и третья, средняя комната, в ней живет хозяйка. Но к этому маленькому неудобству, как он надеется, они как-нибудь приспособятся. И даже о Доре была речь, во всяком случае, он не умолчал, что он некоторым образом будет жить не один, а с женщиной. В общем, там видно будет, как все дальше сложится, эта средняя комната хозяйке вроде бы только для ночлега и нужна, госпожа Ретман врач и с утра до ночи пропадает у себя в частной клинике в районе Райнек.
Такой красивой квартиры у него никогда не было.
Дора ужасно радуется и электрическому свету, и работающему отоплению, ведь впереди зима, и на Микельштрассе они бы только мерзли, там окна и двери толком не закрываются, газ горит еле-еле, не говоря уж о постоянных трениях с самой госпожой Херман. Словом, им, можно считать, сказочно повезло. Доре почти сразу надо бежать, она встречается с Юдит, но прежде чем уйти, пусть только скажет ему, чему она радуется больше всего. Хочешь, я сам тебе скажу? У нее сегодня волосы как-то по-особенному уложены, поэтому он что-то говорит насчет ее волос, на какое-то мгновение он даже не хочет ее отпускать, но потом все же отпускает, быть может, сегодня вечером он все-таки что-нибудь напишет.
4
Последним гостем на Микельштрассе оказывается Макс, который привез целый чемодан зимних вещей, он очень милый и совершенно чужой. Она не знает, нравится ли он ей. Быть может, она слишком много всего о нем слышала, а быть может, в глубине души она все-таки на стороне Эмми.
Когда она приходит, оба уже сидят за столом, обсуждают политику, какое-то недавнее событие. Оказывается, в Мюнхене был путч, по счастью, он уже подавлен. Они говорят о каком-то человеке, который этот путч возглавил, он антисемит жуткий, а еще о том, что означает для евреев появление такого человека. Минуты две-три она стоит в дверях, слушает, даже с налетом какой-то ревности, но потом вдруг все становится неожиданно легко и просто, Франц страшно горд, что наконец-то может показать ее другу, Макс чинно подает ей руку и говорит: «Так это вы, значит, Дора».
Как ей кажется, он много старше Франца, мужчина до мозга костей, что бы это там ни значило, весьма солидный, женатый, немного, как ей кажется, скучный, человек, повидавший мир, много городов, женщин, всего отведавший, причем, похоже, не всегда с чистой совестью, имеет явную склонность к драме. Это она от Франца знает, который однажды что-то неодобрительное о Максе говорил. Какое-то время все просто сидят за столом, говорят о ценах, о театре, иногда упоминают и Эмми, хотя эту тему, судя по всему, уже обсудили. Потом Дора приносит что-то перекусить, они по-прежнему болтают, рассказывают ему о Мюрице, как познакомились, ну и всю эту их бесконечную историю.
Так проходит вечер. В одиннадцать Макс прощается, но уже внизу, на улице, успевает дать ей несколько советов. Я очень рад за вас обоих, говорит он. Вы так трогательно о нем заботитесь, пожалуйста, не переставайте, с Францем иногда непросто, но это самый замечательный человек из всех, кого я в жизни встретил. Да, отвечает она, я знаю, а про себя думает: а что я, собственно, знаю? Хотя, с другой стороны, а что знает о нем этот человек, что ты знаешь о его руках, о его губах, — да ничего, ничегошеньки ты о нем не знаешь.
Это лучший друг Франца.
Насчет новой квартиры он, можно считать, ничего внятного не сказал. Не дороговато ли? Франц очень хотел ему ее показать, да времени не было, Дора тоже осматривает квартиру лишь через несколько дней и находит ее, пожалуй, даже еще прекрасней, чем Франц описывал. И хозяйка симпатичная, ей около сорока, может, чуть строга в своем темно-сером костюме, но скорее это не строгость, а благородная сдержанность. Плату за отопление она тем не менее попросила бы внести вперед. Сумма чудовищная, по сути, за уголь она требует почти столько же, сколько за проживание. По лицу Франца видно, о чем он подумал: вы только потому так меня обдираете, что я иностранец, но она тут же показывает им счет, деньги и впрямь безумные, она и сама так полагает, находит, кстати, несколько любезных слов для Доры, которую называет его невестой, — правильно-то все равно никто не скажет.
Что теперь? Дело к вечеру, можно немного пройтись, радуясь тому, что на свете и кроме госпожи Херман есть люди, что-то в этом роде она и говорит, а еще что-то насчет его сорочки, которой она еще не видела, и какой он все-таки красивый мужчина. Весь вечер им очень хорошо, ну да, деньги уплыли, но это же только деньги, главное, они теперь от госпожи Херман избавлены. Может, он как раз о ней сейчас и пишет, замечает Франц. Что, правда? Она удивлена, прежде-то он о своих планах ни слова не говорил. Она часто себя спрашивала, интересно, о чем он пишет, а теперь вдруг оказывается, он пишет об их жизни в Берлине.
Тем не менее визит госпожи Херман, требующей освободить комнату немедленно, застигает их врасплох. На них якобы поступили жалобы, из соседнего дома, так она утверждает, в подробности она не хотела бы вдаваться, она вовсе не ханжа, однако даже у нас, в Берлине, такое не принято. Обращается исключительно к Францу, Дора для нее пустое место, как и вчера вечером, когда в ответ она не поздоровалась, а скорее прошипела, и сразу стало понятно, до чего она разъярена: «Не поздновато ли для прогулок?» Возвращаясь домой, Дора долго еще на нее злилась, и вот сегодня, на следующее утро, она врывается к ним прямо во время завтрака и устраивает такой скандал. Голос крикливый, близкий к истерике, очевидно, она ожидала возражений, сопротивления, но, поскольку Франц молчит, она поворачивается и стремительно удаляется на свою половину.
В первые минуты Франц возмущен, он не припомнит, чтобы с ним так обращались, хотя ему совсем не впервой снимать жилье. По этой части, как выясняется, у обоих богатый опыт, у Франца уже чуть ли не дюжина комнат на счету, это помимо гостиниц, пансионов и санаториев. Да и Дора часто переезжала, в одном только Берлине за последние три года пять раз. Родительский дом в Пабьянице[8]она уже почти не помнит, но большую комнату в Бендзине[9]вскоре после смерти мамы помнит хорошо. В Кракове, когда от отца убежала, она в полуподвале жила, там в окошко под потолком от прохожих одни ноги были видны; во Вроцлаве у нее была комната неподалеку от скотобойни, а потом около вокзала. Чему-то из ее жилищной эпопеи Франц поначалу даже отказывается верить, первую берлинскую зиму она вообще в садовом домике прожила, в Панкове, а потом была крохотная каморка прямо над танцевальным заведением, и еще более крохотная — вплотную к городской железной дороге. Куда только их жизнь не забрасывала, подытоживают оба, хотя по-настоящему путешествовали они не особенно много, даже Франц куда меньше, чем она предполагала, по сути, он только в Италии бывал, ну, еще понемногу в Швейцарии, Германии и Австрии. Она бы в Лондон съездила или в Париж. Поедешь со мной в Париж? Она забыла, он же был в Париже, с Максом, чуть не сто лет назад, но это не в счет, если бы я мог, говорит он себе, я бы прямо сейчас с ней поехал.
