Ахмед снова с ужасом осматривается вокруг.
— Метек, нужно забрать их отсюда, причем немедленно, — наконец произносит он решительно и твердо.
— Не паникуй! По крайней мере, три дня они должны оставаться под наблюдением, таковы правила. Что ты будешь делать дома, если начнется какое-нибудь заражение? На первых порах ты можешь сам не распознать инфекции, а когда начнешь принимать меры, может быть уже поздно, — возражает Метек. Идея Ахмеда ему не по душе.
— Но здесь я их не оставлю! Ни минуты более!
— Будь спокоен, любому делу можно помочь. — Метек хватается рукой за подбородок и задумывается, но по его лицу я вижу: на самом деле он все уже придумал. Он ведь знает, как живут в этой стране. — Шеф, а доллары у тебя дома есть?
— Конечно, есть, хоть и не так много. — Ахмед с надеждой смотрит на вездесущего приятеля.
— На три дня должно хватить трех сотен.
— Это для меня копейки. Так что нужно делать?
— Мигом беги домой, только передник сторожу не отдавай — скажи ему, что через минутку вернешься. А я пока позвоню одному знакомому. Его мать когда-то была здесь ординатором, у нее наверняка остались какие-то связи.
— И что, она вот так бескорыстно поможет нам? — сомневаюсь я.
— Долг благодарности, — отвечает Метек с плутовской улыбкой. — Как-то под влиянием алкоголя сыночек всеми уважаемой матушки-доктора спровоцировал автомобильную аварию. Вдобавок он был в компании двух легкомысленных барышень — а дома ждала жена. Поскольку серьезно никто не пострадал, разве что у барышень были немножко поцарапаны физиономии, я позволил ему удрать, а потом мы инсценировали кражу машины, — мечтательно вспоминает Метек, будто это был лучший день в его жизни. — Что ж, пришла пора уплатить должок.
Дослушав его, Ахмед выбегает из больницы. Метек с мобилкой возле уха растворяется во мраке коридора, и до меня доносятся лишь звуки приглушенного разговора.
Не проходит и четверти часа, как два санитара хватают мою железную кровать за спинки и катят ее по коридору.
— Куда мы едем?! — в ужасе кричу я, хотя больше всего мне сейчас нужны спокойствие и сон. Что со мной будут делать — осматривать, зашивать? Нет, пусть ко мне не притрагиваются — боль почему-то усиливается и охватывает все мое тело. Мне становится страшно, и я кричу на все отделение: — Метек!..
— Спокойно, все под контролем, а скоро уже будет совсем хорошо. — Метек подбегает ко мне и крепко сжимает мое плечо, желая подбодрить. — Ничего не бойся.
Меня привозят в маленькую уютную палату. Здесь и пахнет совсем по-другому, не так, как в коридоре. В палате стоят две кровати, на одной из них лежит молодая женщина и читает журнал. На ее металлической тумбочке стоит сок, вода, корзинка с фруктами, а возвышается над этим всем ваза с красивой алой розой. Совсем другой мир.
Санитары не слишком осторожно перекладывают мое зловонное тело на свободную кровать и удаляются. Мне ужасно холодно — я ведь лежу на одеяле, а не под ним, но сил, чтобы повернуться, у меня нет. Закрыв глаза, я погружаюсь в полудрему.
— Здравствуй, здравствуй. — Вдруг кто-то легко касается моей руки.
— Здравствуйте, — вежливо отвечаю я, приоткрыв глаза.
Надо мной склоняется улыбающееся лицо симпатичной медсестры.
— Похоже, душ ты еще не принимала, — говорит она, нахмурив брови. — Давай-ка, юная леди. — Она приставляет ходунки и помогает мне встать.
— Но у меня так все боли-и-ит… — капризничаю я, будто ребенок.
— Именно поэтому тебе нужно двигаться. Ты уже давно должна была встать и пройти хоть несколько шагов. Не надо так жалеть себя. Кто же займется твоей крошкой, когда ты вернешься домой? Прислуга?
Со стоном я пытаюсь спустить ноги с кровати, но голова кружится, и я едва не падаю.
— Осторожнее, принцесса! — Медсестра в последний момент подхватывает меня. — Только не сиди на всей попе! В ближайший месяц тебе придется приседать только на одну ягодицу. Представь, что ты из пансиона для благородных девиц, — смеется она.
— Это еще почему?
— Иначе швы разойдутся, глупышка, — поясняет она.
Мы отправляемся в ванную, явно не предназначенную для общего пользования. Чистехонькая ванна будто сама приглашает улечься в нее, а на кушетке ровно сложены белые полотенца.
— Замечательно, — шепчу я, криво присаживаясь на одну ягодицу, и крепко сжимаю ноги.
— Замечательно будет, когда мы смоем с тебя всю грязь, — доброжелательно улыбаясь и осторожно поддерживая меня за плечо, говорит моя спасительница.
Через полчаса я возвращаюсь в свою палату и чувствую себя однозначно лучше — словно вместе с потом и засохшей кровью с меня смыли и дурные воспоминания. Боль отступила, я даже проголодалась.
Но вот в палату входит улыбающийся Ахмед, а за ним — элегантный пожилой мужчина в белоснежном переднике.
— Как поживает наша славная молодая мама? — доктор протягивает мне в знак приветствия свою изящную руку.
— Спасибо, уже гораздо лучше, — шепчу я, немного стесняясь.
— Но голосок еще слабый, — смеется он. — Господин Салими, жене пора подкрепиться, закажите для нее вкусный обед.
— Разумеется, господин ординатор, я сейчас же этим займусь.
— Дочку вам принесут только на кормление, — снова обращается ко мне доктор. — Остальное время лучше посвятить отдыху. Вам нужно набраться сил, чтобы вскоре самостоятельно заботиться о малышке. Сначала это дается тяжело, но привыкнуть можно. — Он говорит со мной тепло, будто отец.
Повернувшись к выходу, он дружески берет Ахмеда под руку. Они о чем-то перешептываются; до меня долетают лишь отдельные слова — «компьютеры», «новейшие разработки», «программы», «Америка»… Неужто рождение ребенка помогло нам найти первого серьезного клиента?
— Мама, я хотела тебе сказать: у нас родилась Марыся.
Я наконец позвонила матери: неприлично ведь не сообщить ей, что она стала бабушкой.
— Это хорошо. Я тебя поздравляю, — холодно отвечает она.
— Она крупненькая, здоровая и красивая. Мы уже дома, так что ты, если хочешь, можешь ее увидеть, — предлагаю я, хотя и ощущаю ее напряжение.
— К сожалению, сейчас у меня нет времени, — не сдается мать. — Но спасибо, что известила.
— Перестань дуться, — разочарованно говорю я. — Долго еще ты собираешься обижаться? Между прочим, непримиримость — это грех.
— Ты стала такой же бесстыжей, как и твой муж. Да и чему тут удивляться — он ведь араб.
— И многих арабов ты знаешь, раз у тебя такое четкое мнение на их счет? — возмущаюсь я.
— Одного мне достаточно. Более чем. — Она вешает трубку.
Как же она меня нервирует! Лишь бы такой характерец не перешел по наследству. Я гляжу на свою хорошенькую доченьку и улыбаюсь. Что за ангелок! Кожа у нее белая, светлые волосики вьются, бровки словно ниточки, черные реснички густые и длинные. Ох, парни будут к ней очередь занимать! Мое материнское сердце радуется при виде Марыси.
