Я никогда не думал, что можно стать героем только потому, что пробудешь десять дней на плоту и вытерпишь муки голода и жажды. У меня не было иного выхода. Окажись на плоту запас воды, галеты, компас и рыболовные снасти, я наверняка тоже был бы сейчас жив, однако меня не считали бы героем. Так что мой героизм проявился исключительно в том, что я за десять дней не умер от голода и жажды.
Я совершенно не стремился стать героем. Я старался лишь спасти свою жизнь. Но коли судьба подсунула мне этакую конфетку с сюрпризом, окружив мое спасение ореолом героизма, мне приходится с этим стоически мириться.
Меня спрашивают, как чувствуют себя герои. Я совершенно не знаю, что отвечать на подобные вопросы. Я лично чувствую себя так же, как и раньше. Я не изменился ни внешне, ни внутренне. Солнечные ожоги прошли, шрам на колене зарубцевался. Я прежний Луис Алехандро Веласко и на большее не претендую.
А вот люди вокруг – те изменились. Мои друзья полюбили меня еще сильнее. А враги, наверно, еще сильнее возненавидели, хотя, по-моему, у меня нет врагов. Когда меня узнают на улице, то глазеют, как на диковинную зверушку. Поэтому я решил ходить в штатском – пока люди не позабудут обо всей этой истории.
Первое, что ощущаешь, став важной персоной, – это что люди обожают слушать твою историю, когда бы и где бы ты ее ни рассказывал. Я понял это в военно-морском госпитале в Картахене, где ко мне приставили охранника, чтобы оградить меня от назойливых посетителей. Я знал, что когда выйду из больницы, то должен буду бесконечно рассказывать о случившемся, ведь, как мне сообщили охранники, в город со всей страны съехались журналисты, жаждавшие обо всем написать и поместить мои фотографии. Один из газетчиков, обладатель шикарных двадцатисантиметровых усов, сфотографировал меня пятьдесят с лишним раз, но задать мне вопросы ему не позволили.
Другой, оказавшийся побойчее, переоделся врачом, обманул охранника и проник ко мне в палату. Он добился шумного и вполне заслуженного успеха, но ему пришлось за это порядком натерпеться.
История одного репортажа
Ко мне в палату пускали только моего отца, охранников, врачей и санитаров военного госпиталя. Однажды появился врач, которого я прежде ни разу не видел. Совсем юный, в белом халате, очках и с фонендоскопом на шее. Он буквально ворвался в палату, не произнеся ни слова.
Дежурный унтер-офицер растерянно уставился на него и попросил документы. Молодой врач пошарил по карманам и сказал, что он их забыл. Тогда унтер-офицер сообщил, что без специального разрешения директора госпиталя разговаривать со мной запрещено. А посему они отправились к директору. Через десять минут оба вернулись.
Охранник вошел первым и предупредил меня:
– Доктору позволили осмотреть вас в течение пятнадцати минут. Это психиатр из Боготы, но, по-моему, он переодетый репортер, – добавил унтер-офицер.
– Почему вы так считаете? – спросил я.
– Потому что он очень напуган. И потом, психиатрам фонендоскоп ни к чему.
Тем не менее посетитель довольно долго беседовал с директором госпиталя. Разговор шел о медицине, о психиатрии. Они сыпали всякими мудреными медицинскими терминами и очень быстро нашли общий язык. Поэтому молодому человеку разрешили поговорить со мной четверть часа.
Не знаю, может, на меня так подействовало предупреждение унтер-офицера, но когда молодой человек вновь вошел в мою палату, мне уже показалось, что он на врача не похож. На репортера он тоже не был похож, хотя до этого я никогда не видел репортеров. Молодой человек скорее смахивал на священника, переодетого врачом. Я решил, что он не знает, с чего начать. На самом же деле он раздумывал, как бы удалить из палаты дежурного унтер-офицера.
– Пожалуйста, достаньте мне где-нибудь несколько листков бумаги, – попросил врач.
Он, видимо, рассчитывал, что охранник отправится за ней в контору, но тому приказали не оставлять меня одного. Поэтому за бумагой он не пошел, а, выглянув в коридор, крикнул:
– Эй, принесите-ка писчей бумаги, живо!
Бумагу моментально доставили в палату. Прошло уже более пяти минут, а врач не задал мне еще ни одного вопроса. Только получив бумагу, он приступил к делу. Протянул мне листок и попросил нарисовать корабль. Я нарисовал. Потом он попросил меня поставить под рисунком подпись, и я поставил. Затем надо было нарисовать деревенский дом. Я постарался нарисовать как можно лучше, а рядом изобразил банановое дерево. Он опять попросил подписаться. Теперь я окончательно убедился, что передо мной переодетый репортер, а никакой не врач.
Когда я закончил рисовать, молодой человек посмотрел на листки, что-то промямлил и начал расспрашивать меня о моих приключениях. Дежурный унтер-офицер перебил его и напомнил, что такие вопросы задавать не положено. Тогда врач осмотрел меня, как обычно осматривают больных. Руки у него были ледяные. Если бы дежурный их потрогал, он бы вышвырнул самозванца вон. Но я промолчал: очень уж меня подкупило волнение этого юнца и то, что он решился на такое. Пятнадцать минут, отведенные для разговора, еще не истекли, а мнимый доктор пулей вылетел из палаты, прихватив с собой рисунки.
Ну и переполох поднялся на следующий день! Рисунки, снабженные стрелками и подписями, появились на первой полосе газеты «Эль Тьемпо».
«Я стоял здесь», – гласила надпись, а стрелка указывала на корабельный мостик. Это было неправильно, потому что я стоял не на мостике, а на корме. Но рисунки были мои.
Мне советовали написать опровержение, потребовать, чтобы правда была восстановлена, но мне это показалось нелепым. Я был восхищен репортером, который переоделся врачом, чтобы проникнуть в военный госпиталь. Поведай он мне тогда, кто он такой, я бы придумал, как отослать из палаты дежурного унтер-офицера. Потому что если честно, то мне в этот день уже разрешили рассказать мою историю.
Эпизод с репортером, переодевшимся врачом, весьма наглядно продемонстрировал мне, насколько остро история моего десятидневного пребывания в море интересовала газеты. Она интересовала буквально всех. Мои друзья и те часто просили рассказать ее. Когда, почти совсем уже окрепнув, я прилетел в Боготу, то понял, что жизнь моя изменилась. На аэродроме меня встретили с почестями. Президент республики вручил мне орден и похвалил за героизм. В тот же день я узнал, что остаюсь на военной службе, но теперь меня повысят в звании.
Кроме того, меня ждал сюрприз: предложения нескольких рекламных агентств. Я был очень доволен своими часами, которые верой и правдой служили мне во время моих странствий. Но я не думал, что фирме, изготовившей их, будет от этого какой-то прок. Однако они дали мне пятьсот долларов и новые часы. За то, что я пожевал резинку определенной компании и разрекламировал ее, мне заплатили тысячу долларов. От фирмы, изготовившей мои ботинки, я получил за рекламу ее товара две тысячи. Разрешение передавать мою историю по радио принесло мне еще пять тысяч. Вот уж не подозревал, что десять дней голодных мук в море могут принести такой доход. И все же факт остается фактом: за все это время я получил почти десять тысяч песо. Однако повторить свои приключения я бы не согласился даже за миллион.
