Книга Пегас, лев и кентавр - Дмитрий Емец

Царь – тот, кто любит до жертвенности и готов умереть за свое царство. Дождливой ночью он будет скакать лесом, усталый и голодный, потому что услышал, что где-то обидели нищую старуху. А все остальные так, князьки.

Из дневника невернувшегося шныра

«Она работала в издательстве в Томске, он – в автосалоне в Москве. Он был высокий, грохочущий, вечно опрокидывал стулья и влипал в истории. Она же говорила всегда тихо, а двигалась гибко, и когда появлялась в комнате, казалось, что вошла кошка.

Он любил пиво, она же искренне считала, что любит вино, хотя пила его два раза в год у знакомых. Она слушала Берлиоза, он – обычное радио. Зато она застряла на детективах; он же порой читал Льюиса, чем нарушал привычное представление, будто человека можно понять сразу, всего по нескольким чертам.

Он был женат, она же так никогда и не вышла замуж, хотя и существовал некий немолодой, протертый до лысины человек, от которого она восемь лет безрезультатно прождала предложения.

Но всю жизнь, неосознанно и хаотично, они искали друг друга.

Несколько раз случалось, что они оказывались совсем близко. Один раз, в месяц летних отпусков, где-то между Тулой и Орлом, их поезда прогрохотали навстречу друг другу, и, оказавшись на миг рядом, разделенные лишь проглотившими их железными гусеницами, оба ощутили непонятное беспокойство.

В другой раз в Москве она случайно зашла в автосалон, где он работал, хотя знала о машинах только то, что под них можно попасть. И даже зачем-то оглянулась, когда прошла мимо его компьютера. Но за его компьютером сидел в тот день совсем другой человек. Кроме того, он так никогда и не съездил в Томск, хотя его родной дядя жил от нее в двух улицах.

Как бы там ни было, они никогда не встретились. И, возможно, это даже к лучшему, потому что от их любви взорвалось бы Солнце…»

Чья-то рука щелкает ногтем по монитору.

– Что за чушь ты пишешь? Вечно любовь – и вечно несчастная! Ищут – не находят – рыдают – вешаются. Сколько тебе вообще лет???

Рина включает на компьютере калькулятор. Ей самой интересно.

– Если в минутах, то это примерно… ну чуть меньше восьми миллионов, – говорит она.

Мамася морщится. Она гуманитарий. Для нее арифметика существует в пределах решения вопроса: как растянуть гонорар, чтобы хватило до аванса.

– С чем тебя и поздравляю!!! – заявляет она. – Не торчи перед компьютером! С одноклассниками куда-нибудь сходи!

Рина морщится.

– Да ну их! Достали! Сидят по полночи в «контакте» и обсуждают, как будут кататься на велике. А когда на великах катаются, через сто метров сбиваются в кучу и обсуждают, как будут сидеть в «контакте».

– Все равно бросай ты это дело! – обеспокоенно предупреждает Мамася. – В твои годы надо писать про пиратов, фантастику, наконец! А все прочее… да подожди хоть до полных восьми миллионов!

Рина смотрит на нее, быстро ныряет под стол и появляется с давно валявшейся там страницей. Возможно, она и ленилась ее поднять именно для такого случая.

– «Даже в одной погадке совы любознательный исследователь обнаружит массу интересного: подвздошную кость скворца, остатки двух полевых мышей, ржавый железнодорожный болт и часть черепа крольчонка», – читает она. – Бррр! И тебя не тошнит? Иметь маму-редактора – это кошмар!

– Иметь дочь графоманку – кошмар вдвойне! – не сдается Мамася. – Мне за это хотя бы деньги платят!

– И ты продаешься? В твои годы, мам, надо править тексты про пиратов, фантастику, наконец! – мстит Рина.

– Фантастики тоже хватает, – говорит Мамася и снова с тоской заглядывает в ноутбук. – Шла бы ты спать, а?

– Да я уже, в общем, сплю, – признается Рина и, выключив компьютер, ныряет под одеяло.

Всякая там вечерняя чистка зубьев и облачение в пижаму – все эти манипуляции давно завершены. С Риной вечно так. Почистит зубы, а потом еще разика два поест и часа три посидит за компьютером.

Мамася выключает свет. Слышно, как она топчется в дверях, но все никак не уйдет.

– Знаешь, в чем дефект твоей логики? – внезапно спрашивает она. – Тебе кажется, что что-то хорошее может не произойти, если войти не в ту дверь, или чуть задержаться, или сказать «привет!» не тому человеку. Это ошибка. События вытекают из нас самих. На поезд судьбы нельзя опоздать.

– Но можно пустить его под откос.

– Это запросто. Но опоздать нельзя. Так что эти твои два олуха просто сами хотели быть несчастными, – говорит Мамася.

Дверь за ней закрывается.

* * *

Порыв ветра. Березовая ветка хлещет по стеклу. За окном раскачивается белый ствол с прикрученным проволокой скворечником. Его вешал еще папа, до Артурыча. Скворечник здоровенный, щелястый, и живут в нем воробьи. Но скворец прилетел лишь однажды, в позапрошлом году, в конце марта. Посидел, подумал, повертел головой, послушал воробьиную истерику – серьезный, грустный, сам в себе пребывающий, и улетел искать место поспокойнее.

Перед воробьями Рина уже три месяца чувствует вечную вину. С тех пор как Артурыч купил ей пневматический пистолет и потребовал пообещать, что она не будет стрелять в квартире. Рина сразу просекла, что это была скрытая взрослая капитуляция из цикла: «Делай что хочешь – только не лезь ко мне! А еще лучше: сиди в своей комнате».

Получив пистолет, Рина первым делом прострелила из нее фотографию самого Артурыча, на которой он был рядом с Мамасей. Первая пуля попала Артурычу в щеку, вторая вмяла глаз внутрь черепа, а третьей Рина нечаянно ранила Мамасю и, испугавшись, спрятала фотографию в химическую энциклопедию, куда Мамася никогда в жизни бы не заглянула.

А еще примерно через день, когда дырявить стены ей окончательно надоело, Рина взяла кусок пластилина, скатала в шарик и продержала ночь в морозилке, чтобы не прилип к стволу. Влезла на подоконник и прицелилась в воробья, прыгавшего на ветке у скворечника. Береза качалась от ветра, и воробей то исчезал из прицела, но снова в нем появлялся.

Рина испытала странный жар, всегда возникающий, когда перешагиваешь через «нельзя». Ей чудилось, она залипает в горячее, пульсирующее, подталкивающее к чему-то злое облако.

– От пластилина ничего не будет! – успокоила себя Рина и, не стараясь попасть, потянула курок.

Ствол дернулся. Рина так и не поняла, куда подевался воробей. Решила, что улетел, но все же на всякий случай спустилась вниз. Воробей лежал у корней на траве. Она искала, куда ударила его пластилиновая пуля, но так и не нашла. Просто мертвый воробей с подвернутым крылом и сгустком крови на нижней части клюва. И еще поняла по окраске, что ухлопала воробьиху.