Ознакомительная версия. Доступно 12 страниц из 60
Потом он внимательно следил за фашизмом и все же в 1946 году в эпилоге к своим работам об этом массовом психозе («немецкой психопатии») признал: «Германия поставила перед миром огромную и страшную проблему». Он прекрасно знал все «разумные» экономические, политические и пр. объяснения фашизма, но видел, что дело не в реальных «объективных причинах». Загадочным явлением был именно массовый, захвативший большинство немцев психоз, при котором целая разумная и культурная нация, упрятав в концлагеря несогласных, соединилась в проекте, который вел к краху.
Более того, элита советских коммунистов, получившая в 30-е годы образование, основанное на прогрессистских постулатах Просвещения (в версии исторического материализма), долго не могла поверить, что в Европе может произойти такой сдвиг в сфере сознания. В результате это не позволило осознать угрозу фашизма в полном объеме.
Это особо подчеркивает Л. Люкс: «После 1917 г. большевики попытались завоевать мир и для идеала русской интеллигенции — всеобщего равенства, и для марксистского идеала — пролетарской революции. Однако оба эти идеала не нашли в „капиталистической Европе“ межвоенного периода того отклика, на который рассчитывали коммунисты. Европейские массы, прежде всего в Италии и Германии, оказались втянутыми в движения противоположного характера, рассматривавшие идеал равенства как знак декаданса и утверждавшие непреодолимость неравенства рас и наций.
Восхваление неравенства и иерархического принципа правыми экстремистами было связано, прежде всего у национал-социалистов, с разрушительным стремлением к порабощению или уничтожению тех людей и наций, которые находились на более низкой ступени выстроенной ими иерархии. Вытекавшая отсюда политика уничтожения, проводившаяся правыми экстремистами, и в первую очередь национал-социалистами, довела до абсурда как идею национального эгоизма, так и иерархический принцип».
Иррациональные установки владели умами интеллигенции и рабочих во время «бархатных» революций в странах Восточной Европы. Они ломали структуры надежно развивавшегося общества и расчищали дорогу капитализму, вовсе того не желая. Польские социологи пишут об этом явлении: «Противостояние имело неотрадиционалистский, ценностно-символический характер („мы и они“), было овеяно ореолом героико-романтическим — религиозным и патриотическим. „Нематериалистическим“ был сам феномен „Солидарности“, появившийся и исчезнувший… Он активизировал массы, придав политический смысл чисто моральным категориям, близким и понятным „простому“ человеку, — таким, как „борьба добра со злом“… Широко известно изречение А. Михника: „Мы отлично знаем, чего не хотим, но чего мы хотим, никто из нас точно не знает“».
Это отступление сделано, чтобы оправдать рассмотрение русской революции в понятиях, «выходящих за рамки» теории Маркса. Придется сделать такое усилие, хотя трудно отступать от привычных понятий.
Вернемся к началу XX века.
Возьмем суть. С конца XIX века Россия втягивалась в периферийный капитализм, в ней стали орудовать европейские банки, иностранцам принадлежала большая часть промышленности. Этому сопротивлялось монархическое государство — строило железные дороги, казенные заводы, университеты, продвигало науку, разрабатывало пятилетние планы. Оно пыталось модернизировать страну — и не справилось с этой задачей. Оно было повязано и сословными интересами, и долгами перед западными банками. Как говорил, пожалуй, самый авторитетный социолог того времени Макс Вебер (Германия), государство Российской империи попало в историческую ловушку и выбраться из нее уже не могло. А он внимательно изучал события в России как явление мировой важности для понимания капитализма и традиционных обществ — даже специально изучил русский язык.
Главным врагом монархического государства была буржуазия, которая требовала западных рыночных порядков и, кстати, демократии — чтобы рабочие могли свободно вести против нее классовую борьбу, в которой заведомо проиграли бы (как это и произошло на Западе). Крестьяне (85% населения России) к требованиям буржуазии относились равнодушно, но их допекли помещики и царские власти, которые помещиков защищали. Рабочие были для крестьян «своими» и буквально (родственниками) — и по образу мыслей и жизни. В 1902 году в Европейских губерниях начались крестьянские восстания из-за земли, в ходе них возникло «межклассовое единство низов» — и произошла революция 1905 года. Только после нее большевики поняли, к чему идет дело, и подняли знамя «союза рабочих и крестьян» — ересь с точки зрения марксизма. Крестьяне отшатнулись от монархии и повернули к революции из-за столыпинской реформы.
Как же объяснить тот факт, что Маркс и Энгельс с энтузиазмом встретили сообщения о назревании революции в России и находились в тесном контакте с русскими революционерами? Из истории, начиная с революции 1848 года, можно сделать вывод, что внутренне противоречивое отношение Маркса и Энгельса к русской революции сводилось к следующему:
— они поддерживали революцию, не выходящую за рамки буржуазно-либеральных требований, свергающую царизм и уничтожающую Российскую империю; структура классовой базы такой революции для Маркса и Энгельса была несущественна;
— они отвергали рабоче-крестьянскую народную революцию, укрепляющую Россию и открывающую простор для ее модернизации на собственных цивилизационных основаниях, без повторения пройденного Западом пути.
Модель, созданная русскими марксистами с активной помощью Маркса и Энгельса для понимания России, была логична: Россия должна пройти тот же путь, что и Запад, — буржуазную революцию, развитие капитализма, разделение народа на классы, борьба которых приведет к пролетарской революции в момент, когда капитализм исчерпает свой потенциал и станет тормозить прогресс производительных сил. Эту модель не приняли М. Бакунин, а потом народники, разработавшие концепцию некапиталистического развития России. Народников разгромили марксисты, они считали, что разрушение традиционного хозяйства капитализмом быстро идет в России. Плеханов полагал, что оно уже состоялось. Так же поначалу считал и Ленин, мысливший в рамках политэкономии капитализма. Однако эта модель была неадекватна в принципе — не в мелочах, а в самой своей сути.
Надо отметить, что основоположники марксизма проявили замечательную прозорливость и интуицию. Они увидели и почувствовали главное: в России параллельно назревали две революции, в глубине своей не просто различные, но и враждебные друг другу. На первых этапах они могли переплетаться и соединяться в решении общих тактических задач, но их главные векторы были принципиально различны.
На первых этапах установки Маркса были приняты российскими марксистами — согласно этим установкам они определяли свое отношение к реальному ходу революционного процесса в России. Первым критическим моментом стала революция 1905-1907 годов, которая явно пошла как раз по тому пути, который был отвергнут и осужден Марксом и Энгельсом. Марксисты оказались перед историческим выбором: включиться в эту революцию или остаться верными учению Маркса и противодействовать этой революции («будущему Октябрю»). Фракция большевиков, возглавляемая Лениным, извлекла уроки из первого акта русской революции и примкнула к революционным народным массам. Меньшевики остались с учением Маркса.
Ознакомительная версия. Доступно 12 страниц из 60
