«Я хочу отомстить», — сказала она как-то. «Кому?» — «Всем! Мне нужны деньги и власть. Очень много денег и очень большая власть». Герман хотел того же.
Три года они убивали и грабили без сожаления всех подряд, ради какой-то им одним ведомой мести, пока однажды Геля не сказала: «Хватит». Но остановить падение невозможно. Переступив черту, нельзя повернуть назад. Бросив однажды рай, невозможно вернуться обратно. Им потребовался год мрачного уныния, чтобы осознать это. Их рай остался далеко позади, он расстилался по обе стороны от брички, запряженной гнедой старой лошадью, что бежала по пыльным дорогам. Он остался на львовских базарах, затесавшись в разноязыкой пестрой толпе. Он навсегда прирос к золотой монетке, выуженной из корзинки простодушной румяной казачки.
Но как только они простились и со своей бесхитростной юностью, и со своим раем, кровь снова заиграла в их жилах, вернулись былой азарт и любовь к приключениям. Они повзрослели, и ставки в их игре возросли…
Герман надолго замолчал, выудил из-за пазухи трубку, раскурил. Парнишка, сидящий напротив, поежился, но все еще подавленно молчал, когда Герман поднял на него глаза.
— Ты хотел бы, — спросил он у мальчика, — иметь такого отца, как этот Герман?
— Боже упаси! — Паренек для верности перекрестился.
— Брезгуешь?
— Так ведь такой злодей почище здешнего барона будет…
Что-то во взгляде Германа изменилось, паренек попятился от него прочь.
— Куда ты? А рубль?
— Не надо мне ничего. — Мальчишка отполз подальше и стал подниматься на ноги.
— Ничего, говоришь? — Герман запустил руку в кожаный мешок, и мальчик остановился, готовый поймать монетку. — Держи.
Паренек смешно растопырил руки и, не успев ничего сообразить, схватил то, что бросил ему Герман. А когда разглядел, от ужаса у него чуть не отнялись ноги… В руках у него была маленькая пятнистая змейка. Он закричал и сбросил ее на землю. Герман медленно встал, поднял замершую на камне змею и спокойно положил ее обратно в сумку из толстой кожи.
— Бог с тобой! — заглянув в глаза пареньку, ласково сказал Герман и, впитав в себя на прощание его взгляд, стал спускаться к лодке.
В тот момент, когда Герман взялся за весла, мальчик упал на землю, силясь открыть глаза и разомкнуть пересохшие губы, чтобы позвать на помощь. Ноги у него стали отниматься не из-за страха, а потому, что пятнистая тварь успела укусить его в тот самый момент, когда он поймал ее скользкое тело.
Глава 8
Зи-Зи
В Петербурге князь Николай обосновался в просторной квартире на Литейном проспекте. Арсений настолько оробел от многолюдного города, что первое время боялся выходить на улицу. К тому же своей скособоченной шеей он неизменно привлекал внимание прохожих. Мальчишки показывали на него пальцами, маленькие дети заливались слезами, вызывая гнев и раздражение гувернанток.
За месяц столичной жизни Арсений похудел чуть ли не на полпуда. Князь, тоже отвыкший от городской жизни, наоборот, чувствовал прилив сил и бранил Арсения, что тот «дичится, как ребенок». Сашка мечтал о гвардии, свешиваясь из окна, когда по Литейному в сторону Кирочной маршировали юнкера. Он восторженно гарцевал по дому на неизвестно откуда взявшемся бревне, подавал себе команды и сам же их выполнял.
Однако гвардейские однополчане оказали Налимову весьма холодный прием. Все они перешли из военной службы в статскую, обогнав по табели о рангах своего бывшего друга. И теперь смотрели свысока, слушали снисходительно и даже выказывали подобие возмущения, когда князь заикнулся было об устройстве судьбы подкидыша. «Гвардия — не место для простолюдинов. Одному Богу известно, кем может оказаться отпрыск, о котором ты хлопочешь. Да и не к лицу дворянину, даже если он всего лишь штабс-ротмистр…» Последние слова звучали как плевок. Статские советники не умели быть великодушными.
Гордость не позволила князю говорить с Арсением о провале своего плана относительно Саши. Пришлось бы каким-то образом объяснить отказ бывших товарищей о ходатайстве, а фантазия у князя была весьма небогатой. Помог случай. В магазине на Невском, в питейном отделе, посчастливилось ему встретить поручика Мещерякова. Тот вышел в отставку после подписания Туркманчайского договора по причине увечья. Снарядом ему оторвало кисть правой руки. Князь знал об этом, да не сразу вспомнил, пока однополчанин в знак приветствия не подал ему левую руку вместо правой. Только теперь Николай обратил внимание на то, что Мещеряков сидит в пальто, накинутом на плечи так, что правой руки его не видно.
Выглядел он как человек давно и часто пьющий, у него на это находилось достаточно причин. Во-первых, жена сбежала с заезжим итальянцем, оставив записку, что не желает «быть обузой калеке». Через полгода эта вертихвостка воротилась и вымолила у мужа прощение, а через три месяца сбежала снова, на этот раз с каким-то калужским купчишкой. Купчишка, правда, был миллионщиком, но дед его ходил в холопах у Мещерякова-старшего. Второе несчастье, обрушившееся на поручика, состояло в полном упадке хозяйства в его поместье, которое уже давно было заложено в банке. Перебивался он преподавательской должностью в Первой гимназии, давая попутно приватные уроки «болванам-ученикам», за которые брал по сорока рублей с носа.
Самым обидным для Мещерякова было то, что любой из этих щенков мог прилично окончить курс и выйти из гимназии хоть и круглым идиотом, но в десятом чине, тогда как он ради восьмого вынужден был калечиться под Эреванем. Естественно, на экзаменах он чинил «подлецам» разные препятствия, чтобы снизить их счастливые возможности хотя бы до двенадцатого класса.
Князь рассказал ему о своем питомце, и Мещеряков посоветовал устроить мальчика во Вторую гимназию, где ученики были попроще — из разных слоев общества. Налимов представил, как насупится Арсений, узнав, что мальчика пристроили не в гвардию, а в школу для разночинцев и оборванцев, и объявил Мещерякову неожиданно для самого себя, что мальчик — плод его внебрачной любви, а потому князю хотелось бы, чтобы он попал непременно в Первую гимназию…
Мещеряков, наслышанный о любовных пристрастиях князя, поперхнулся вином и виновато закашлялся, но обещал помочь. Они ударили по рукам, и вскоре Саша стал учеником Первой гимназии.
Мечтавший о гвардейском мундире, он утешился только тогда, когда получил гимназический — темно-синий с красным воротником и такими же обшлагами. Он долго вертелся перед зеркалом, отдавая честь своему отражению, легко распрощался с мечтами о гвардии и теперь рвался стать вторым Ломоносовым.
В течение года Лавров был самым прилежным учеником. По всем предметам у него выходил высший балл и не было ни одного товарища среди однокашников. Молодые оболтусы не понимали рвения Саши: сами они вовсе не собирались усваивать какие бы то ни было науки, а проводили время в приятном безделье, развлекались чем Бог послал, не давая житья преподавателям.
Больше всех усердствовал в изобретении новых видов озорства Алексей Сошальский юркий подросток, славившийся самым маленьким ростом и самым внушительным капиталом отца. Как-то он подошел к Саше и предложил попробовать винца, прихваченного из дома. Саша был настолько поражен и тем, что Алексей обратил на него внимание, и необычным предложением, что сомлел и не решился отказаться. Вечером мальчишки «приговорили» огромную зеленую бутыль «адской смеси», как называл ее Сошальский, и стали лучшими друзьями. Этот вечер перевернул Сашину жизнь.
