Что говорит чревовещатель, я не слушаю. Но замечаю краем глаза, что кукла протягивает руку в сторону Нины.
— Меня? — спрашивает она, прижимая ладонь к груди и приподнимаясь со стула.
— Конечно тебя, — отвечает кукла. — Я ведь к тебе обращаюсь.
— Меня зовут Нина.
— Нина! А меня Фрэнк. Как настроение, Нина?
— Очень хорошее!
Я смотрю на Нину как зачарованная. Она ничуть не кривляется, немного смущена, но отнюдь не тем, что на нее сейчас устремились взгляды всех присутствующих, а тем, что Фрэнк обращается именно к ней.
Максуэлл прикасается к моему локтю.
— Это она? — вполголоса спрашивает он.
Молча киваю. В эту минуту к нам подскакивает официантка в белой шелковой рубашке, черных брюках и черном жилете.
— Здравствуйте! Столик на двоих?
Отец поворачивает голову, замечает меня и машет нам рукой.
— Нет, спасибо, — говорю я официантке. — Нас ждут.
Еще сильнее сжимаю руку Максуэлла, наверное причиняя ему боль, и мы идем между столиков почти к самой сцене, где сидят папа и Нина.
— Мне страшно, — бормочу я Максуэллу, настраиваясь на то, что сейчас надо приветливо улыбнуться и завести речь о каких-нибудь совершенно не интересующих меня вещах: о смочившем землю дожде, об этом клубе или о чревовещателе, хоть этих кукольников, если начистоту, я совсем не люблю.
— Я с тобой, — уверенно и с нежностью отвечает Максуэлл, и тут сильнее, чем когда-либо прежде, я чувствую, что и в самом деле не одна.
— Здравствуйте! — как могу радостно, восклицаю я, останавливаясь сбоку от отцовского стула.
— Добрый вечер! — спокойно и приветливо говорит Максуэлл.
Папа поднимается и обнимает меня.
— Привет, золотце!
Мы с Максуэллом садимся на свободные места, и наступает самая тяжелая минута: я должна посмотреть Нине в глаза, отцу следует представить нас друг другу. Потом я познакомлю их с Максуэллом. Я сглатываю слюну, незаметно вздыхаю и поворачиваюсь к Нине.
Что потрясает меня больше всего, так это отражение в ее взгляде моих собственных чувств: она растеряна не меньше, может даже больше, и не знает, понравится ли мне, не думает об этом, потому что слишком волнуется.
Только в это мгновение я вдруг ставлю себя на ее место и осознаю, что и ей безумно тяжело. Папа почему-то молчит. Неужели тоже смущен, тоже чего-то боится?
— Предлагаю познакомиться, — неожиданно компанейским тоном произносит Максуэлл, и всем становится немного легче. — Я — Максуэлл, это Келли, это, надо понимать, Нина, а это друг Нины и папа Келли… — Он умолкает, но даже это у него выходит ладно и весело.
— Папу Келли и друга Нины зовут Джереми, — находится отец, и мы все улыбаемся.
Максуэлл осматривается вокруг.
— Премилое местечко. По-моему, я недавно видел этот зал и эту сцену в каком-то фильме. — Он трет висок, напрягая память. — В общем, неважно.
— Нине теперь не до меня, — разочарованно произносит Фрэнк. — Что ж, приятного тебе вечера!
Когда мы подошли, Нина повернула стул обратно к столу, а теперь смотрит на куклу через плечо и оживленно кивает.
— Спасибо, Фрэнк!
— И твоим друзьям того же! — желает кукла.
Максуэлл складывает ладони рупором, приставляет руки ко рту и кричит:
— Спа-си-бо!
Фрэнк застенчиво смеется.
— Пожалуйста.
Максуэлл опускает руки, кладет их на стол, чуть наклоняется вперед и с поразительной легкостью, будто находится в кругу давних друзей, начинает воодушевленно рассказывать:
— Представляете, когда мне было лет двенадцать, я дал себе слово, что стану чревовещателем. Даже откопал специальную книгу, начал тренироваться, мечтал накопить денег и заказать себе куклу в Чикаго, но пару месяцев спустя впервые полетел с родителями в отпуск на самолете и возгорелся желанием стать пилотом, а к чревовещанию совершенно охладел.
Он умудряется говорить свободно и с задором, без малейшего напряжения, отчего лед неловкости, сковавший меня, Нину и папу, капля за каплей тает.
— Только не подумайте, что я во всем так непостоянен, — смеясь уверяет нас Максуэлл. — Это было временное проявление, признак подросткового возраста. Своему нынешнему делу я готов посвящать чуть ли не всего себя. — Он между делом поворачивается ко мне и подмигивает.
Я отвечаю ему улыбкой.
— Келли сказала, вы снимаете фильм? — все больше оживляясь, спрашивает папа.
Максуэлл улыбается с подкупающей скромностью, но без нелепого смущения.
— Да, впервые в жизни.
Нина упирает локти в стол и утыкается подбородком в ладони, не задумываясь о том, красиво ли будет при этом выглядеть.
— Очень, очень интересно.
— Раньше я только писал сценарии, — говорит Максуэлл.
— На имена сценаристов — простите, что я говорю об этом так прямо, — редко обращаешь внимание, — произносит Нина извинительным тоном.
Максуэлл, нисколько не обижаясь, смеется.
— Я прекрасно об этом знаю. Но, поверьте, когда я раздумывал, стоит ли мне связывать жизнь с кино, спросил себя: чего ты этим хотел бы добиться? И постарался ответить предельно честно, не кривя душой. На размышления у меня ушла целая неделя, зато в итоге я понял, что основная моя цель — выразить себя, поделиться с людьми тем, что мне небезразлично. Известность, слава для меня, наверное, далеко не самое главное.
Наши взгляды на миг встречаются. Скажете, рассуждения Максуэлла лишь громкие слова? Я верю, что это не так, ведь видела его в работе и успела понять, что для него ценно и важно, а что не имеет особого значения.
— К каким же фильмам вы написали сценарии? — интересуется Нина.
— Самым первым был…
Я украдкой наблюдаю за ней, почти не слушая Максуэлла. Мне он о своих работах уже рассказывал, и потом размышлять сейчас о кино я никак не могу. Заказ я делаю, почти не задумываясь о том, чем бы хотела сегодня полакомиться. А когда его приносят, почти ничего не ем.
У Нины светло-серые внимательные и умные глаза, которые сосредотачивают на себе основное внимание и делают менее заметными морщинки на лбу, у рта и возле наружных уголков глаз и небольшую впалость щек, которая кому-то, может, даже по вкусу.
Она худенькая, по-видимому невелика ростом, одета в кремовый брючный костюм. Мама совсем другая. Высокая, в теле, что, по-моему, ей очень идет, с легким румянцем на довольно полных щеках. Сравнивать маму и Нину весьма неприятно, но это происходит само собой. С другой стороны, я несколько лет не видела родителей вместе и непривычно сейчас то, что отец не один, а с женщиной.
