— Ваше предание — чушь! — выкрикнула Авалон, не веря собственной смелости.
За такие слова дядя Хэнок ее уж точно убьет. Он уже вытаращил глаза, сжал увесистые кулаки. Один удар — и ей конец, но это, наверно, будет не так уж и плохо, не так уж больно, а потом она навсегда покинет этот мир, увидит маму, отца, Фрину…
— Чушь! — снова что есть силы крикнула Авалон, готовясь к смерти. — Нет никакого проклятия, нет! Только глупые дети верят в проклятия!
Так говорила Фрина. Это было давно. Тогда у Авалон еще была нянька, был дом, были те, кто ее любил. Тогда все было не так, как сейчас. Тогда она не жила в жалкой лачуге, одна, без друзей, под присмотром ненавистного наставника.
— Девчонка, придержи язык! — вмешался наставник, пытаясь оттереть ее от лэрда, но это лишь больше распалило Авалон.
Словно все эти три года — с того самого дня, когда ее привезли сюда, — Авалон только и ждала этой минуты, ждала, когда окажется в круге грязи лицом к лицу с двумя рассвирепевшими великанами. Ей было непонятно, чего они от нее ждали, чего добивались. Все было перевернуто с ног на голову из-за их веры в эту дурацкую легенду. И Авалон решила бороться.
— Это всего лишь бабкины россказни! — язвительно бросила Авалон, наслаждаясь тем, что может наконец высказать все, что думает. — Этого никогда не было! И я не стану притворяться, что это правда, и никогда, никогда не выйду замуж, ни ради тебя, ни ради кого другого, а в особенности ради какого-то нелепого предания.
Слова, которые она так долго лелеяла в душе, оставляли на губах восхитительный привкус злорадства, и Авалон, сознавая опасность, уже не могла остановиться.
— Я никогда не выйду за твоего сына! Слышишь? Я клянусь, что никогда не стану его женой!
Авалон перевела дыхание и замолчала. Эхо ее слов, ее сокровенных мыслей растаяло в гуще леса. Вокруг царила оглушительная тишина. Безмерная слабость овладела вдруг Авалон — эта яростная вспышка отняла у нее все силы. Она чужая здесь, ей ненавистна эта земля, больше всего на свете она хочет, одного — уехать, навсегда уехать отсюда. Сердце вдруг стиснула такая боль, что даже химера беззвучно застонала.
— Я хочу домой, — тихо, умоляюще проговорила Авалон. — Пожалуйста… отпустите меня домой.
И снова воцарилась долгая тишина, но уже иная — словно птицы, деревья и реки замерли в страхе за Авалон, трепеща перед гневом, который неизбежно вызовут ее слова. Наконец дядя Хэнок прервал молчание, со свистом втянув в себя воздух:
— Вот, значит, какова твоя благодарность!
Он оттолкнул с дороги наставника, и тот покорно посторонился, отошел подальше, оставив Авалон одну перед лицом возмездия.
Лицо Хэнока было белым от гнева.
— И это — после того, как я спас тебе жизнь, привез тебя в мой дом, в мой клан; после того, как я взял тебя под защиту, Авалон де Фаруш, ради памяти твоего отца и ради моего сына! После всего этого ты скулишь и хнычешь, как побитая собачонка, да еще и насмехаешься над тем, что спасло тебе жизнь!
— Проклятий не бывает, — прошептала Авалон.
Ей было так страшно, что она не смела даже вытереть заплаканные глаза. Спутанные волосы упали ей на лицо. Ненадежная завеса, но все же…
— Не бывает?! — взревел Хэнок, шагнув к ней.
Авалон вздрогнула, когда он крепко схватил ее за плечи, но даже не попыталась бежать. Она знала, что это бесполезно — дядя Хэнок повсюду расставил стражу.
— Не бывает?! — прорычал он снова и вздернул Авалон в воздух — легко, словно тряпичную куклу. Ноги ее заболтались в пустоте. — Я тебе, голубушка, покажу, что бывает! Ты у меня узнаешь, что бывает, когда сутки просидишь в кладовой!
Авалон шевельнула губами, но не смогла выдавить из себя ни звука. Впрочем, дядя и не услышал бы, потому что уже тащил ее назад, в дом. Прямиком в эту жуткую кладовую.
Когда он вошел в кухню, кислолицая кухарка поспешно убралась прочь, а Авалон наконец стала вырываться. Хэнок без труда удержал ее и, одной рукой подняв за шиворот, как кутенка, другой распахнул дверь кладовой.
— Вот теперь и подумай, неблагодарная, что бывает, а чего не бывает!
Он швырнул девочку в кладовую, и она ударилась о стену захламленной каморки, сползла на пол, зажимая ладонью рот.
Дядя стоял в дверях, в упор глядя на нее, и губы его снова сжались в тонкую линию.
— Ты будешь женой моего сына. Что бы ты там ни хотела и ни думала — это все не важно, поняла, девчонка?
Он отступил на шаг и взялся рукой за дверь.
— Ты останешься здесь до утра, пока не будешь готова извиниться за то, что оскорбила клан. До тех пор ты отсюда не выйдешь.
Хэнок захлопнул дверь, и Авалон оказалась в кромешной темноте.
Она скорчилась в углу, зажмурилась, все так же зажимая ладонью рот, чтобы не выпустить рвущиеся наружу рыдания.
«Я никогда не буду его женой! Я никогда не буду его женой! Я никогда не буду его женой…»
В глубине ее души всевидящая химера, злосчастное порождение несуществующего проклятия, уткнулась мордой в передние лапы и зарыдала, оплакивая Авалон.
Авалон снился кошмар.
Маркус услыхал, как часто, прерывисто она дышит. Он посмотрел в ее сторону. Руки беспокойно перебирают одеяло.
Он лежал ближе всех к Авалон, а потому, подняв голову, сумел разглядеть ее даже под самодельным навесом, который смастерили для нее из лишнего тартана. Маркус отчетливо видел ее лицо.
Авалон спала, повернув голову набок, и дышала так тяжело и часто, что у Маркуса сжалось сердце. Ужасно было слушать, как она задыхается, сдерживая рыдания, погруженная с головой в призрачные страхи своего сна.
Маркус медленно приподнялся, откинув одеяло, и застыл в нерешительности. Если он разбудит Авалон, вряд ли она станет его за это благодарить. Но как же он сможет заснуть, слыша ее судорожное, полное непролитых слез дыхание?
А потому он так и замер, не сводя глаз с Авалон. В звездной ночи ее лицо казалось странным, неземным, нестерпимо хрупким. Гладкий лоб ее пересекли страдальческие морщины, губы беспомощно приоткрылись — совсем как у обиженного ребенка.
Как же она хороша, его нареченная невеста… и как трудно будет добиться того, чтобы она ответила ему согласием! Быть может, она никогда не согласится стать его женой.
Эта мысль, как ни странно, привела Маркуса в отчаяние. Авалон казалась ему непостижимым существом — сильная, но хрупкая; воин, но женщина. Сказочная фея, бьющаяся в силках своей судьбы. Маркус совершенно не понимал ее. И. все же сейчас, когда Авалон металась в кошмарном сне, Маркус вдруг почувствовал, что они близки, как никогда.
Потому что он хорошо знал, что такое кошмары. Дурной сон минет, развеется, непролитые слезы высохнут, и завтра утром Авалон будет так же горда и упряма. Маркус должен был признать, что ему это даже нравится.
