Приветствую тебя, мир учебника! Потому что к доске снова выходит биологичка. А теперь пусть все мужчины в зале закроют себе уши. Уважаемые женщины, говорит она театральным шепотом, им хуже, потому что исследования психологов выявили, что мужчины живут меньше и чаще подвержены… А вы, мужчина в темно-синем свитерочке, почему ушки не заткнули? У вас нет пиписьки? Есть? Тогда живо ушки закрыть! Так вот, они…
Я встал и начал пробираться к выходу. Собравшиеся в зале родители смотрели на меня как на последнего старого хрена. Ну и ну… Вижу, еще кто-то пробирается к двери… Это оказалась старая преподавательница польского. Идет с сеткой, в которой библиотечная «Анна Каренина» и туалетная бумага. Догоняю ее во дворе, она стоит перед клубом и курит сигареты «Пяст»[40]. Польские, я бы даже сказал древнепольские! Дошло? Дошло! Это не районные конкурсы чтецов-декламаторов, не выставка работ детей-инвалидов, рисующих ртом. Это не доклад в библиотеке о Пилсудском в годовщину его смерти. Она курит нервно, но уже готова к возвращению в свой мир. Придет домой, почитает за чашечкой кофе, который она получила за участие в этом балагане, забудет об этом мимолетном соприкосновении с реальностью. Когда-то в Руде она у нас преподавала, и у меня остались хорошие воспоминания. А потому я останавливаюсь рядом с ней и приветствую ее.
* * *
А, добрый день, пан Хуберт, добрый день… Что это… Вы это, пан Хуберт, видели? Таблетки Мурти-Бинга проглотили! ОНИ уже здесь![41]Она поправила очки, занимавшие пол-лица; а лицо махонькое, сморщенное. Она похожа в них на муравья. Здравствуйте, пани Малгося… Время такое, пан Хуберт, время такое… Я подталкиваю ее, вечно зацикленную на прошлом, к воспоминаниям прежних времен. И рассказываю ей о Барбаре Радзивилл, о том, что пишу воспоминания. На времена жалуемся. Радзивилл, говорит она, о, да! А не состояла ли она в родстве с теми Радзивиллами, у которых поместье в Неборове, и потом моя мамочка, когда она за Паца выходила, то… Да! Да, да, да, это была Марыська Иохельсон, его дочка, да, да, да, в пятидесятом… пятьдесят какой? В пятьдесят восьмом, да, потому что я тогда уже в институте училась, так вот она донос написала. Написала, что там… У той Зоси… У той Зоси, муж которой был известным математиком и хотел нелегально границу перейти, это она донесла в Управление безопасности, и его посадили. Да. И тогда им пришлось эмигрировать в США, а здесь сноха осталась. Тут сноха осталась, а Радзивилл-младший теперь будет восстанавливать права на имение. Да, да. Та Барбара была замужем за Гаштолдом в первом браке, а Гаштолды потом в Литве во время восстания…
Да, да, пан Хуберт. Милош предал[42]. Но это не имеет никакого значения! Так она говорит. Закуривает дешевую славянскую сигарету. Да, пан Хуберт, да. В один прекрасный день дискуссии о превосходстве Херберта[43]над Милошем или же о моральном превосходстве Милоша над Хербертом (и кто из них предал?) сменились спорами о превосходстве химического шампуня Elsève фирмы L’Oréal над травяным шампунем, уж из головы успело вылететь, как он там назывался… Да бог с ним… Тот, про который по телевизору постоянно показывают. О, Ultra Doux. В его рекламе известная актриса выступает, а это нехорошо. Неправильно. Для этого не требуется сильного характера, пан Хуберт. Это всего лишь вопрос вкуса, который велит развернуться на сто восемьдесят градусов, плюнуть, отказаться от участия. Если бы нас лучше и красивее искушали… Но не с этими рылами, извините за слово, может, и грубое, зато точное. Что для этих молодых значат слова? Херберт — это ведь имя, а не фамилия. Милош — тоже имя… Кантор[44]? То же самое; когда появился первый кантор[45], я клюнула на обманку. Увидела вывеску и подумала, как хорошо, театр Кантора к нам в провинцию приехал, надо достать билеты. Но не те билеты теперь интересуют людей. Билеты Польского национального банка — вот какие билеты в этих обменниках-обманниках, такие теперь Канторы бал правят… А что теперь молодежь понимает под словом «галерея»[46]? Вы спросите кого-нибудь из молодых, которых я уже не учу, потому что стара… Спросите их, есть ли в той галерее Кантор? Он вам скажет, что нет. Что, дескать, есть такой магазин, есть сякой магазин, есть изготовление ключей. Молитесь, пан Хуберт, истово молитесь, я знаю, что вы человек набожный… Я вам дам кое-что. Она порылась в своих сетках, окунулась в них с головой, с копной рыжих крашеных волос. Куда я это подевала? А, вот. И торжественно вручает мне католический молитвенник. Молитвы и размышления на все дни недели и месяца. На 1900 год. Здесь есть молитва матери о дитяти заблудшем, хозяйки дома, молодой жены, есть молитва учительницы («Боже мой, по воле Твоей пала на меня доля сия…» — вздохнула старая учительница). Только женщин молитвы! Незамужней, довольной своею судьбою… Все написаны в женском роде, как будто только женщины… Э… Есть даже молитва за царя, но во время военного положения я взяла и вырвала ее. Вырвала, сначала замазала шариковой ручкой, а потом вырвала. Не надо, чтобы будущие поколения видели, что поляки под оккупантами поместили молитву за Николая II в издании Гебетнера и Вольфа[47]. В 1900 году. Надо же было так подлизаться к цензуре, чтобы она пропустила. Тогда ходили на манифестации, тогда это звучало иначе, чем теперь. Кстати, это самая короткая молитва, наверняка цензура не пропускала книгу без молитвы за царя, так что для отвода глаз дописали такую из трех фраз. Впрочем, потом Романовы расплатились за это, расплатились, Боже мой…
Я действительно много молюсь, тем более что — признаюсь, пани Малгося, по секрету — Богоматерь сошла ко мне с образа, точно Барбара Радзивилл, которую Твардовский вызывал… Только ведь Радзивилл не сходила с портрета; Твардовский лишь показал Августу, как она проходит. Но это правда, пан Хуберт. В последнее время часто ходит, часто… Известное дело, к чему это. Известное дело, комета, известно, что это предвещает… А ведь незадолго до выхода на пенсию и у меня в школе был такой случай: девочка в туалете увидела Богоматерь. Все началось с того, что привезли головы. Боже, девочки, головы, наконец! Сюрреализм? Нет! Профучилище с парикмахерской специализацией. Мужчины в спецовках внесли ящики с резиновыми головами в сене. С длинными, буйными, волнистыми волосами. Для наших девочек, чтобы было на чем практиковаться. Вот девчонки и бросились и разобрали головы, потому что голова — дефицит и которая первой себе отхватит, та и будет с головой, а на всех все равно не хватит. (А кому не хватит, та будет вынуждена собственные волосы изводить, утюжком припекать, потому что никто ей не одолжит свою голову для такого рода практики.) А головы те — название одно: волосы из какого-то синтетического материала, а лица розовые, как попка у поросенка. У каждой головы на шее вырезано имя. Одна называлась «Тина», другая «Саманта». Девочки насаживали их на палку и расчесывали. А когда те не хотели насаживаться, то их били сверху… в смысле — по темечку. Представительница фирмы, что поставляла головы, по очереди брала в свои холеные руки каждую модель за шею и представляла: это Сабрина, Саманта… Сплошь американские эстрадные певички. Советуем приобрести именно эту модель. Переворачивала такую голову шеей вверх, чтобы показать, какие длинные у нее волосы. Имеются варианты блондинок и рыжих, можно также делать макияж и стирать его влажной тряпочкой. Уроки отменены. Я тут же пошла в учительскую, журнал отношу. А та Каролинка не была какой-то особо успевающей, пошла себе в сортирчик, само собой кумарнуть, как сейчас говорит молодежь. Ее сразу что-то кольнуло; смотрит — из-под двери струится непонятный голубой свет. Иногда ночью еду: на автобусе, и в клинике некоторые окна странным голубым светом озарены. Холодным, трупным. Не так ли каждый раз Богоматерь является? Там вообще никакого света не должно было быть, потому что в этом сортире парни, хулиганы из механического профучилища, давно уже поразбивали лампочки. Такие вот дела. Дирекция и преподаватели спокойно сидят в учительской, как всегда ноют, что все дорого, что министерство просвещения, что их мучают. Что, мол, такое-то и такое распоряжение спустили сверху! И надо исполнять, надо вывесить на доске объявлений. Но хорошо, что хоть головы прислали, уроки не надо вести. Директриса говорит, что якобы она что-то там из газеты вырезала и вывесила, что снова над учителями издеваются, что это уже ни на что не похоже… Англичанка требует ключ от ксерокса, чтобы отксерить учебник, слишком дорогой для учеников этой школы, и тут в учительскую влетает запыхавшийся ученик, а за ним толпа с пресловутым «топотом копыт». Чудо! Чудо в школьном туалете! Говорю вам, пан Хуберт. Сказала, что надо разрушить школу и поставить на ее месте костел! Кто сказал? Богоматерь сказала. Где Она? Исчезла.
