Мозес шёл так, как ходят старики и люди, разучившиеся управлять своим телом после долгой болезни. Когда механик приблизился, Макинтош понял, что надежды его напрасны. Едва ли не всё пространство между суставами, шестерёнками, поршнями мозесовых ног залито было чёрным льдом. Лёд оставался на полу скользким следом. Лицо Мозеса было искажено гримасой боли и отчаянья.
На руках он нёс умкэнэ.
Девочка не спала и смотрела прямо на Макинтоша.
Ты должен отпустить, – услышал капитан в своей голове тот самый детский голос.
– Стой, Мозес, – сказал, вдруг Айзек.
Мозес послушно замер на месте.
Почему они слушаются? Почему они все слушаются доктора? Сначала томми, теперь Мозес. Лёд заставляет их? Но причем здесь Айзек? Как может этот маленький жалкий человечек управлять чёрным льдом?
Смотри внимательнее, – зашелестело в голове. Голос был тоненьким, слабым и, кажется, детским. – Ты видишь Большую Тьму?
У капитана закружилась голова. Голос девочки рассыпался на разноцветные звуки, которые заново раскрасили картинку, подчёркивая спрятанные прежде детали.
Макинтош увидел. Мягкие тени, рождённые неярким светом синего дирижабля, словно части одной головоломки, сложились вдруг вместе. Капитану попадались подобные рисунки: сперва это гусь, но если присмотреться, то обнаружишь, что в птичьих очертаниях прячется усатый кот.
От каждого человека в зале тянулась тонкая чёрная нить – вверх, вверх под потолок, к огромному иллюминатору. Смотреть туда не хотелось, но не смотреть было никак нельзя. Там скользила чёрным льдом, заглядывала с изнанки, шептала непроницаемая, глубокая, довольная Большая Тьма. Такая же чёрная нить управляла и смешным стариком Айзеком, который – вот умора! – возомнил себя кукловодом.
Если бы Тьма умела смеяться, она бы сейчас расхохоталась.
Тьма? Похоже, напиток из тулуна Аяваки, всё ещё бродил в крови, вызывая безумные мысли и галлюцинации. Макинтош тряхнул головой.
Но Большая Тьма никуда не исчезла.
«Большая Тьма» – что за детство?
Изнанка. Чёрный лёд. Колония простейших, свёрнутое пространство, бес его знает, чем он ещё может быть, но только не…
Кэле.
– Захвати-ка нашего капитана. Он совсем рядом, за крокодилом. Неси его сюда.
Макнитош почувствовал, как металлическая рука Мозеса берёт его за пояс.
24. Умкэнэ просыпается
Вечность белоснежного сна уступает место чёрным мгновениям реальности. Мити расправляет эйгир.
Железный британец, который крепко держит её в своих неживых руках, скован тьмой. Как скован тьмой весь «Бриарей». Обрывки цвето-запахов путаются в этой тьме, жалят Мити, но теперь они ей не страшны.
– Всё почти закончилось, умкэнэ. Ты успела к финалу, – говорит Кэле.
Тьма, послушная его воле, остановилась, замедлилась – только чтобы не убить раньше времени пароход, но позволить ему вернуться в эфир, вернуться вместе с Кэле, навсегда.
В эфир без Кутха. В эфир, где, одну за одной, Кэле поглотит все звёзды.
– Так и будет, – улыбается Кэле. – Ты мой обратный билет, умкэнэ.
Мити не слушает. Эйгир её плетут замысловатые узоры, летят во все уголки укутанного тьмой парохода. Мити ищет Аяваку.
– Аявака мертва, я убил её, – говорит Кэле, и голос его печален. – Остались мы с тобой. Ты и я.
Мити открывает глаза. Осматривается. Всюду британцы. Они полны тьмой.
Все, кроме одного. Мити шепчет ему:
– Большая Тьма смотрит на тебя. Будь осторожен. Будь готов. Смотри внимательнее. Ты видишь Большую Тьму?
Кэле смеётся.
– Зачем тебе этот глупый сын Ийирганга? Он слеп. Он почти мёртв. Как и все вы.
Чёрная бездна окружает Мити – лениво, неспешно. Кэле слишком уверен в своей победе, чтобы торопиться.
– Нет, – говорит Мити. Если вступаешь в разговор с Тьмой, это всё, что можно сказать. – Нет.
– Бесполезно. Тебе некуда сбежать.
Кэле кутает её ледяными щупальцами.
– Вы все одинаковы – дети Савиргонга. Слишком разумны. Слишком слабы.
Кэле не знает, что кое-чему дети Савиргонга научились у своих двоюродных братьев. Научились говорить «нет». Даже если от них уже ничего не зависит.
Расслабиться. Отпустить эйгир, сделаться прозрачной. Нет ничего: ни Кэле, ни парохода, ни изнанки.
Есть Мити.
Есть Кутх.
– Ты должен отпустить, – шепчет Мити.
Она знает, что её ждёт. Она готовилась к этому с рождения. Только бы капитан Удо Макинтош не подвёл.
Кутх и время
Старики рассказывают:
Кутх взял горсть снега и сказал: вот, будет время. Снег растаял и утёк сквозь пальцы. Не осталось времени. Кутх улыбнулся тогда и нашёл кувшин. С тех пор хранит время в кувшине.
25. Капитан Удо Макинтош не знает приёмов бартитсу
Пассажиры стояли смирно – широким полукругом прямо перед Макинтошем. Чёрный лёд, однако, держал их по-прежнему и требовал движения. Кто-то нервно стучал пальцами по бедру, у кого-то не находили покоя ноги. Одна старая леди то и дело поправляла причёску. Глаза при этом у всех были совершенно пустые.
– Вам, капитан, как почётному гостю, места в первом ряду. С дамой, – сказал Айзек.
Макинтоша усадили на стул, привязав его руки к спинке, так чтобы он не упал, но и двинуться не смог. Рядом томми устроили мёртвую Аяваку. Сейчас только Макинтош осознал, что там, в ходовой рубке, луораветланка намеренно отвлекла на себя внимание Айзека. Пожертвовала собой ради него. Немыслимо. И отметил: вероятно, ему следовало бы растрогаться.
– Признаюсь, сперва я думал и вас убить, капитан, – голос Айзека сделался нормальным, доктор как будто немного протрезвел от наркотика. – Но теперь вижу особую элегантность в том, что вам придётся выступать в мою защиту, когда комиссия станет разбирать наше дело.
Комиссия! В этом был весь Айзек. Даже совершив самое, возможно, страшное преступление за историю подэфирного пароходства, он убеждён был, что окончательное решение вопроса надлежит поручить вдумчивой комиссии.
Рядом с Айзеком возвышался Мозес, на руках его неподвижно сидела девочка. Эх, Мозес. Выходит, Макинтош был прав в своём давнем подозрении относительно опасных вмешательств Мозеса в собственный организм. Лёд подчинил машиниста-механика так же легко, как подчинял томми.
Не лёд. Кэле.
Девочка смотрела Макинтошу прямо в глаза.
