— Конечно, — соврал я, пролезая в брюки.
Они жевали бутерброды. Я осторожно завернул свой и спрятал. Медленно мы двинулись по дорожке к мостику через канал.
— Завтра придешь?
Все-таки он засомневался. Или неладное почувствовал.
— Может, вы встретитесь с матерью? Поговорите, а?
— Не дури.
— А нужна ли семья, па?
— Ты это серьезно?
Откуда я мог знать тогда, что серьезно, а что нет. Но я хотел разобраться. Песок и сухая трава шуршали под ногами. Иногда попадались мелкие камни. Светили звезды. Я мало что знал.
— А почему Маши сегодня нет? — неожиданно спросил он. — Где вы потеряли девочку? — и шагнул в сторону, чтобы поддеть ногой пустую консервную банку.
Врать он не умел, и мы, конечно, поняли: это он вспомнил Машу так, для разговора. Его интересовала наша девочка. Кто бы поверил! Даже Ивлев усмехнулся… Его давно уже ничто не занимало — ни семья, ни друзья, ни выпивка. Только новые бабы да новые композиции. Не желая осложнять отношения, он лишь делал вид, общаясь с людьми. А сам ждал удобного момента, чтобы отвалить. Ведь каждый вечер он исчезал.
Я не мог объяснить, что с ним. Я просто знал, что и сегодня он обязательно исчезнет. Вот прямо сейчас. А я останусь один. И не один. Не поймешь как, но я опять останусь между ними. Опять меня будут дергать и рвать их дурацкие расспросы и телефонные звонки. Но пока он молча шагал рядом, я точно знал, хоть это и была неправда: от Урала до Карпат, кроме него, нет, нет у меня никого! Хоть шаром покати по Восточно-Европейской равнине, по ее асфальтовым городам.
— Пойдем домой.
— Утром. Я вернусь утром.
— Может, подождать тебя?
— Ступай домой, артист, — он помолчал, рассердился и добавил. — Каждый сам по себе. И напрасно ты взялся не за свое дело.
Мог бы и не говорить: это я и без него понимал.
— Если утром я не вернусь…
В его руке зашелестели деньги.
Мы с Ивлевым повернулись и шагнули в тень. Нас ждали дома. Нужно было спешить.
Мы бежали к метро через сквер, вдоль дощатого забора зоосада. Пахло зверями. Мы бежали напрямик, по траве через газоны, продирались сквозь колючие кусты. У кино «Великан» нас обогнал трамвай. Громыхая, он катился по рельсам, разбрызгивая желтый свет. Искры сыпались в темноту. В пустом вагоне, посередине, стоял мой отец, держась за ременную петлю здоровой рукой.
* * *
С улицы я увидел свет в квартире и уже отворил дверь парадного, когда Ивлев окликнул меня.
— Забыл… На, возьми!
В руке он держал надкушенный бутерброд.
— Не нужно, — сказал я.
— У меня дома ужин.
— У меня тоже, — не без гордости кивнул я на освещенное окно.
— Это еще вилами по воде писано.
Жесткая ладонь музыканта скользнула по моей руке. Ивлев тоже считал, что в нашем деле ничего не поправить. Он так думал, но все-таки был со мной.
— Маше позвони, — чуть хрипло крикнул он, уже отрываясь, уже на бегу. — Чтоб не ждала.
— Думаешь, ждет?
— Пока.
Я стоял, подперев спиной массивную дверь подъезда. Легкий мальчик в белесых застиранных джинсах и свитере убегал в ночь. Светилась люстра на втором этаже. Знакомая тень дрожала за кружевом занавески в узком окне.
На углу Ивлев обернулся и помахал рукой. Я поднялся наверх.
Наша милая женщина сидела в кресле у приемника и курила. Она погасила сигарету, смяла в пепельнице и поднялась навстречу. Она была еще молодая и красивая. И все в ней было просто и как надо. Она обняла и поцеловала меня.
— Как водичка, купальщик? Насморк не заработаешь?
— Все в порядке, мама.
— Молодец. А отец где?
Отец где… где отец? — шумело у меня в голове, отец ей, конечно, был нужен.
— Он сегодня до утра, — сказал я. — Будут всю ночь играть. Сплошной jam session.
Она улыбнулась разочарованно.
— Значит, не придет.
— Утром. Он сказал, что явится утром.
Она прошлась по комнате. Чуть вздернутая верхняя губа ее, красивая и обиженная, дрожала. Сильная женщина моя мать.
Я заметил: все вещи на своих местах. Без меня она занималась уборкой.
— Чем он увлекся опять?
— Сольными вариациями для саксофона в квартире…
— Все как всегда. Потом будет задыхаться.
— Что-то новенькое готовит.
— Я чувствую, готовит, — она криво усмехнулась.
— Это никогда не кончится.
Мы оба понимали: теперь это не могло кончиться. Так не бывает, чтобы само перестало и кончилось.
— Димка на даче у соседей. Я опаздываю на электричку…
— Я провожу.
— Не надо. Возьму такси. А на вокзале меня ждут.
— Значит, ты не сомневалась?
— Ужин не успела приготовить. Отец тебя покормил?
— Конечно. И денег дал.
— Заботливый.
— Что передать ему?
— Ничего, — она помолчала. — Каждый сам по себе.
Она еще что-то сказала. Поцеловала. Она ушла. Хлопнула дверь. Под люстрой в табачном дыму висела ее кривая усмешка.
Я выбежал в коридор: дверь на площадку уже захлопнулась. У меня не было ни денег, ни ужина — два бутерброда от Ивлева. Но я считал: так оно лучше.
Глупо горели лампы. Я кинулся по коридору, нажимая выключатели. Стало темно. Я остановился у окна. В опустелой квартире замерло эхо. Журчала вода в испорченном кране.
Скрипели сквозняки.
Ночь раскинула прозрачные крылья над нашими головами. Мои родители скитались в ночи. Каждый сам по себе в нашей общей беде. И я между ними. Я тоже был сам по себе, только в ином роде.
* * *
Маша позвонила в понедельник вечером.
— Ты? — спросила она. — Что делаешь? Телефонный звонок вернул меня от двери, я надевал плащ и не знал, куда идти. Весь день маялся как неприкаянный, ничего толком не выучил, но устал, и мне было все равно куда, лишь бы не сидеть дома.
— Вернулся с порога.
— Купаться, в такой дождь?
— Не знаю… Ты с Ивлевым?
— Я приду.
В квартире таял полумрак. Капли барабанили по жестяному карнизу, брызги залетали в окно. Паркет перед подоконником набух. Отсветы сада зелеными бликами шевелились на стенах. Я присел на столик у зеркала. Дверь отперта. Дождь лил не переставая.
Маша вошла и остановилась, взмахнув сумкой. Она была в светлом платье без рукавов, легком и прозрачном.
