– Кстати, господин Молчанов! Не угодно ли выслушать одно из ваших гениальных сочинений, изумительно к нынешней ситуации подходящее? Вот, извольте: о ком бы это?
В кабаке, что шириной
с Землю-грешницу,
Во хмелю храпел герой
на столешнице.
Подхватился, глянул вдруг
заморочено:
Это кем же здесь вокруг
наворочано?!
Это кто ж стряхнул с души
плесень-крошево?!
Поздновато палаши
в ножны вброшены,
Много лишнего в труху
нашинковано,
На мильярд за чепуху
нашиковано.
Память крепко подразмыли
мёд с бражкою:
Брезжит только, что кутили
ватажкою,
Подбоченясь, как князья,
выли песенки…
Где ж вы сгинули, друзья —
сотрапезники?!
Сколько ж мы сгубили душ,
расходившися?!
Да врагов – то б ладно уж!
Так, случившихся…
Лучше б нам сивухи злой
и не пробовать!
Но хлебали-то гурьбой.
А расхлёбывать?
Ведь воронам да волкам
с нашей милости
Так гуляется, как нам
и не снилося…
А судьба-то – половой
в грязном фартухе –
Уж маячит над душой,
смачно харкает;
Швырь на руку рушничок,
как портяночку:
«Всё. Плати-ка, мужичок.
Не за пьяночку,
Не за скотства – милуй, Бог! –
свиноватые,
А за то, что не убёг
с виноватыми».
Увы, студент Чинарёв, которого Изверов упорно именовал Молчановым, так и не успел ответить, к кому же подходит прорявканная через множество громкоговорителей стихотворная речовка.
Не успел, потому что маячившие впереди, в округлой рамке коридорной трубы, спины Виталия и полувисящей на нём Леночки вдруг брызнули злобным ослепительным фейерверком.
Чину еще успелось подуматься, что это либо состоялся уже геройский таран, либо у капитана «Вервольфа» всё-таки хватило ума не дожидаться апогея Изверовского героизма.
Милисекундой позже Чинарёв осознал, что почему-то ещё живёхонек, что вокруг не лопаются бронированные переборки, не уносится с радостным улюлюканьем-свистом в ничто вырвавшийся из корабельного заточения воздух, зато возобновили свой муторный зудёж так называемые колокола громкого боя.
Самым неприятным из открытий оказалась звонкая долбящая боль – словно бы этакое огромное торопливое долото норовило скоренько отколоть от студента Чинарёва левую треть головы и левое же плечо… или как будто студент Чинарёв с разбегу грянулся обо что-то высокое, угловатое, жесткое, да так и застыл, влипнув в негаданную преграду.
По некотором размышлении вторая идея показалась ему перспективнее. Вот только оценить как следует её правдоподобие не удавалось: зрение было законопачено непрошибаемой темнотой. А дедуктивный метод давал сбой за сбоем. Во что можно было врезаться в пустом коридорном тоннеле? Разве лишь Виталий вконец изнемог под Леночкиной тяжестью и решил приостановиться да поудобней закинуть за спину свою фигуристую длинноногую кладь? Пожалуй, это единственное объясненье… Как бы только проверить? Ах, ч-чёрт!!!
Он вдруг вспомнил, что наделён осязанием. Правда, руки вздумали было артачиться и словно бы закоченели, но… Несмотря на показное пренебрежение юной Халэпой, Чин-чин отлично знал, какова Леночка на ощупь во всех её мыслимых и немыслимых местах. И теперь он сразу понял: то, обо что его, студента-пратиканта Чинарёва, грохнуло – это не Лена. Это больше всего походило на… на… а-а-ах, будь ты всё трижды по трижды проклято!!!
По глазам резануло дёргающееся окровавленное лезвие – всего-то навсего приоткрылись, наконец, веки и в зрачки ворвалась мерная пульсация багрового алярм-индикатора на входном люке блокшивской рубки.
Так-то, ты, практикант! Вот поэтому всевозможнейшие инструкции, уставы, законы и прочие постановления в один голос орут благим матом о разнаикатегоричнейшей недопустимости употребления спиртных напитков в условиях искусственной гравитации. Они, уставы-постановления, как ни странно, не всегда и не все пишутся дураками. Гораздо чаще они пишутся ДЛЯ дураков. Для самоуверенных невежественных дураков. Таких, как ты.
Полный стакан текилы. Залпом. С устатку. С бессонницы. Наволновавшись. В условиях искусственной гравитации, да еще и в зоне действия гипнопассиватора (тот, конечно, работал всего лишь на штатном минимуме, но в плюсах с остальным и минимум не подарок). Вот и будьте благолюбезны получить результат: «утрата самоконтроля, поведение, сходное с сомнамбулизмом и лунатизмом, активное галюцинирование, сновидения наяву…» Вот тебе напророченные Извергом ощущения, которые хуже любой выволочки. Вот тебе твои снообразные вспоминаньица о Сумеречных Кварталах, и героическое самозаклание армад-командора, и прочее, что ты успел нагалюцинировать, сомнамбулируя по сигналу тревоги в рубку управления. Козёл…
* * *
В рубке оказалось спокойно и тихо – это было единственное место, где не измывались над человеческим слухом скрежещущие «колокола».
А ещё в рубке оказалось пусто. Единственным живым существом здесь был Изверг, колдующий возле пульта. Нет, отнюдь не возле главного пульта, бывшего ходового, который, небось, ни разу не оживал с тех пор, как этот корабль переоснастили под блокшив. Изверг деловито колдовал над мерцающим многоцветьем сенсоров чиф-комповского контактора. Физиономия экс-космоволка малость смахивала на невзбитую подушку; траченые залысинами и сединою волосы свалялись в этакий лихо заломленный потёртый берет, но вообще Вэ Бэ Изверов вполне соответствовал имиджу героического аса при исполнении. Даже комбинезон был на нём надет не рабочий, а форменный, со знаками различия – правда, не армад-командора, а всего лишь линкор-капитана, но изрядному количеству прославленных асов и такое «всего лишь» видалось только в сладостных снах.
Когда Чин ввалился в рубку (именно ввалился, зацепившись обо что-то ногой и едва не брякнувшись на четвереньки), Изверг сперва прирявкнул: «Тихо, ты!», а уж потом зыркнул через плечо, да так и застыл с нелепо вывернутой шеей и бровями, вздёрнувшимися чуть ли не к самой макушке.
Обозлённый на собственную дурацкую оплошку с текилой (а, следовательно, и на весь прочий мир) Чин хотел было поинтересоваться, не ожидал ли Виктор Борисыч вместо практиканта узреть Горпигорскую королеву-девственницу, или, скажем, Горпигорского же супермакроглиста. Хотел, но так и проглотил невыговоренную дерзость, поскольку вовремя додумался до причины Изверовского ошеломления. Сперва мордой об пол (это когда с койки), затем мимо проёма об стену и чуть позже – с разбегу об закрытый люк. Ну и видик, небось, у этой многострадальной морды…
Судорожно облизав губы (верхняя была раза в два толще нижней и изрядно болела), Чин-чин принялся мямлить что-то вроде «студент-практикант имярек по сигналу боевой тревоги прибыл…»
