А в том, что князь Градимир до этого ложа не добрался, не было уверенности даже у него самого. Три девки, приставленные к княгине, в один голос твердили, что муж на ложе Милорады возлег, но они не могли с полной уверенностью сказать, был ли тот муж князем Градимиром, ссылались на темноту и головокружение. Ближние бояре клялись, что довели князя до дверей ложницы, освещая ему путь, и что он в те двери вошел с бодростью и уверенностью в своих силах. А дальше был провал.
Сама Милорада, слушая осторожные вопросы, лишь розовела ликом, надувала пухлые губки и наотрез отказывалась делиться впечатлениями о брачной ночи. Градимир ее за это не осуждал. Негоже княгине болтать о подобных делах. Да и откуда девушке, не знавшей прежде мужских ласк, разобрать, кто там возлег рядом с ней на ложе, муж или не муж.
Эта незадача до того зыбила Градимира из колеи, что он потерял интерес не только к Милораде, но и ко всем прочим женкам. Так и ходил букой по терему, шпыняя по поводу и без повода челядинов. Боярин Никлот и боярыня Злата покинули Смоленск, страшно недовольные поведением князя Градимира. Ближние бояре отводили глаза и потихоньку посмеивались, и только развеселый варяжский воевода Олег сумел отвлечь Градимира от мрачных мыслей, устроив во дворе терема петушиные бои.
Прежде о такой забаве никто в Смоленске и слыхом не слыхивал, а ныне бояре и старшие дружинники как с ума посходили. Все птичники в городе разорили, всех петухов оттуда повыгребли и меж собой стравили. Князь Градимир в великом азарте тысячу денариев проставил об заклад, тут же их проиграл и сам ту проруху не сразу заметил. Петух, привезенный из-за моря воеводой Олегом, бил местных бойцов без пощады, к великому ужасу смоленских кур. Княжьи ближники пришли в себя, когда здоровых петухов в округе почти не осталось. Да что там петухи, иные бояре и мечники свою мошну так растрясли, что впору за голову хвататься. Воевода Олег только посмеивался да считал серебро, которое стекалось к нему из чужих загашников.
Трудно сказать, чем бы это петушиное безобразие закончилось, если бы в Смоленск ни прибыл боярин Гвидон, посланец князя Аскольда. После неудачной свадьбы, которую князю спроворил боярин Казимир, Градимир к киевлянам относился с большим подозрением, но Гвидона принял с честью, как это и положено уважающему себя правителю. Киевский боярин, даром что родом из варяжских земель, тоже лицом перед смолянами не ударил и все поклоны, положенные по ряду, отдал с достоинством и благолепием. Поклонился и четырем углам, и щурам, и князю, и смоленским боярам, а заздравную чашу выпил единым духом, не сронив и единой капли.
Уже много позже, оставшись наедине с великим князем, он завел такие разговоры, от которых Градимира бросило в пот. Вот ведь втравил его боярин Казимир в паскудное дело! А ведь как чувствовал князь, что это сватовство добром для него не обернется. Девка сразу ему не поглянулась. Уже тогда, при первом взгляде, ему на ум пришло, что невеста-то, пожалуй, порченая. Ан нет, польстился от великого ума на ее приданое. А тут ведь дело даже не в девке, а в молодце, которого Рерики навязали простодушным смолянам вместе с пятьюстами варягами. А на Градимира как затмение нашло, взял да и согласился на их пребывание в Смоленске. Конечно, мечники лишними не бывают, а этих Рерики обязались содержать на свои деньги, вот и ввели добродушного человека в соблазн.
– Воеводе Олегу порчу на человека напустить труда не составит, – продолжал зудеть боярин Гвидон. – Он ведь в землях франков извел колдовством лучшего витязя.
– Да быть того не может, – ахнул Градимир.
– Сам патриарх римский проклял и Олега, и матерь, что его породила, и велел гнать их с франкских земель.
– А мать-то за что?
– За то, что нагуляла она его с самим сатаной. Так в тех землях называют нашего Чернобога.
– Так ведь у нас чтут и Велеса, и его потомство, – нахмурился Градимир.
– Чтут потомство, которое он в человеческом обличье породил. А я веду речь о колдуне, рожденном от Вия, князя навьего мира. Он если и способен кого породить, так только змея, которого каждый порядочный человек должен сторониться, во избежание порчи и других бед. Это, между прочим, сам Велес заповедал, приказав своим боготурам истреблять всякого, в ком начнет прорастать драконья суть.
– Вот оно что! – ахнул Градимир. – А я ведь к нему как к родному. В своем тереме поселил, к столу пускал…
Князя Кривицкого вдруг осенило, причем настолько, что он потерял дар речи. Как же он сразу-то не догадался. Ведь не был он пьян, когда направлялся в ложницу. То есть выпил, конечно, но не настолько же, чтобы разум потерять. Так вот кто навел на него порчу! Вот кто обманом заменил его на брачном ложе! Вот кто вбросил драконье семя в его благородный род. Хорошо хоть, что у Градимира хватило ума не путаться с Милорадой. Внучку Гостомысла, конечно, жаль, но своя рубаха ближе к телу. Гнать надо эту Милораду из терема, и гнать как можно скорее.
– Ты погоди, не кипятись, великий князь, – придержал за полу кафтана вскочившего Градимира киевский боярин. – Милораду ты взял в жены славянским рядом, с благословения Перуновых волхвов. Прогнав ее со двора, ты нанесешь обиду не только Рерикам, но и Ударяющему богу. Перун-то тебя, конечно, простит после очистительной жертвы, а вот перед Рериками тебе не оправдаться. И град они твой разорят, и тебя жизни лишат как клятвопреступника. Ты что, забыл, с кем дело имеешь? Хотя по младости лет ты этого, может, и не помнишь, а я собственными глазами видел, как взмахнул крылами Черный Ворон и пали наземь отец и брат боярина Казимира. А кем был тот Черный Ворон, ты, наверное, догадываешься.
От таких слов князь Градимир за голову схватился. О Черном Вороне он, конечно, слышал, рассказали добрые люди, но ведь это могло быть наветом на Воислава Рерика, который вроде бы с юных лет служит богу Световиду. Когда же он успел дорожку протоптать в навий мир?
– Вот так же и мы сомневались, – кивнул Гвидон. – Может, тот Черный Ворон и не Воислав Рерик, а кто-то другой. И по сию пору многих сомнение берет. Потому и говорю я тебе – не торопись! И с Рериками рвать не торопись, и жену со двора не торопись гнать, и к воеводе Олегу присмотрись.
– А что тут присматриваться, – с досадой махнул рукой Градимир, садясь на место. – Ведь этот собачий сын всех петухов в Смоленске извел и обчистил многих бояр и мечников едва ли не до исподнего.
– Каких еще петухов? – не понял Гвидон.
– Тех самых, что кур топчут, – вздохнул Градимир. – И как это я сразу не сообразил, что здесь не все чисто. А этот куриный сын долбит и долбит одного за другим.
– Какой куриный сын?
– Петух, говорю, у Олега статей невиданных, ни один из наших против него устоять не смог.
– Так вот ты о чем, – сообразил наконец Гвидон. – Зря вы, однако, своих птиц ему стравливали. Это ведь не простой петух, он яйца несет.
– Да ты в своем уме, боярин Гвидон! – возмутился Градимир. – Когда это петухи яйца несли?
– А из тех яиц, отложенных в навоз, василиски на свет появляются. Голова у василиска петушиная, хвост змеиный, а глаза такие, что человек, взглянувший в них, падает замертво и каменеет.
