— Ну разумеется. А вы чего-то другого от меня ожидали?
— Это неблагородно!
— Зато результат налицо. У нас с вами, мессир Ознар, есть четко очерченная цель. Какими средствами мы таковой достигнем — дело десятое. Кстати, верните гримуар: в ближайшее время он вам не понадобится. Вы не испугались заглянуть за грань, я ценю такую смелость, но всему есть предел. В конце концов, на Страшном Суде меня спросят и за ваше Спасение Вечное...
* * *
После столь бурных событий Рауль уснул только когда у Сен-Вааста и Нотр-Дам д’Аррас начали звонить к заутрене, и то пришлось накапать в вино Laudanum. Смесь подействовала не хуже удара оглоблей по голове: едва успел забраться в постель.
Как и положено бездеятельному дворянину поднялся лишь к терции[12]. В доме было тепло, хотя за ночь комнаты обычно выстужаются — не все щели законопачены, пригласить бы плотника.
— Вы?..
Мэтр замер на пороге кабинета. Вот кто затопил печи — госпожа Верене. В своем прежнем обличье неприятной пожилой обывательницы-горожанки. Коричневое платье мешком, чепец, кисти рук в глубоких морщинах. Ни следа от вечно юной ореады.
— Я не знаю где он и что с ним случилось, — не тратя времени на пожелания доброго утра сказала мадам. — Боги свидетели, они слышат, что я говорю правду.
— Решили вернуться? — спросил Рауль, пропустив мимо ушей упоминание о «богах».
— Мне некуда идти. Уже два десятка лет этот дом — всё, что у меня есть. Мир изменился и никогда не станет прежним. Древним теперь трудно найти пристанище.
Говорила ореада монотонно, без эмоций и чувств, будто судья оглашавший приговор. Глядела в сторону, создавая впечатление полной отрешенности и безучастности.
— Э-э... Я не враг вам, — неуклюже сказал мэтр. — И не желаю ничего плохого.
— Таких как ты мало. Другие убьют не задумываясь. Подожгут дом. Они боятся чужаков.
— Клянусь, я никому о вас не расскажу! Только пожалуйста, в другой раз не надо стрелять в меня из арбалета. Зачем вы это сделали?
— Ты воззвал к Бездне. Нельзя. Запрет. Для всех.
— Почему — нельзя?
Ореада ответом не удостоила, всем своим видом показав, что если глупость и самонадеянность людские безграничны, то «старшие расы» за это не в ответе.
— Вы расскажете мне о... Мэтре Гийоме? Он ведь был вашим...
— Был, — кивнула старуха. Рауль втихомолку попытался проникнуть сквозь наведенный морок, но мысленно прочитанное заклятье истинного зрения действовало плохо: сказывались различия между людской магией, и волшебством Древних. За фальшивой внешностью тенью просматривалась настоящая, но не более. — И унаследовал от отца безумие вашего рода. Тягу к запретному, интерес к Бездне. Меня не слушал. Ищи его сам.
Вдова поднялась с лавки и шагнула к выходу на крыльцо. Дала понять, что разговаривать более не желает.
— Последний вопрос, — окликнул ореаду Рауль. — Гийом был крещен?
— Что-о? — резко обернулась домовладелица. Осознала. — Нет, он посвящен другим богам... Я отправлю к тебе прислугу. Больше не беспокой меня.
Ох и тяжко общаться с изначальными — даже не потому, что они недолюбливают людей. Они совсем другие. Мыслят иначе, постичь их разум и побуждающие к действию мотивы сложно до крайности.
Появление ребенка от смертного объяснимо: ореада хотела продолжить свой род, оставив наследнику всё, что знала и чем владела сама, но жестоко ошиблась: человеческое в Гийоме Пертюи возобладало. Ему передалась часть способностей древних, дело оставалось за малым: не поддаться искушениям и слабостям, «старшим расам» не присущим.
Не сумел.
Ничего не поделаешь — свобода воли и выбора. Благословение и проклятие рода людского.
* * *
Погода на севере изменчива: двухдневная оттепель закончилась, сегодня снова подморозило, на подтаявшем снегу образовался жесткий наст. Безветренно, ярчайшее солнце, на небе перышки прозрачных облаков.
Мэтр собрался в ратушу — к королевскому легисту мессиру Иммону де Пернуа, возглавлявшему малочисленную юридическую братию судебного округа. Неотложных дел нет, хотелось бы взглянуть на архив жалоб и прошений за ушедшую зиму, в отсутствие адвоката их должно было скопиться немало.
Какое разочарование! Аррас вновь показал себя сравнительно законопослушным городом. Тянущаяся второй год тяжба о наследстве между суконщиком Люше и его сводным братом. Обвинение Жеана из Бернвиля против Пьера из Бернвиля за то, что последний вселюдно назвал дочь Жеана Анну «putain» и «ribaude»[13], что может «весьма помешать ей выйти замуж».
Вот это уже посерьезнее: дело об убийстве из мести, совершенном Рубо из Арраса, мастером гончарного цеха — названный Рубо отплатил насильнику, обидевшему его двоюродную сестру «из чувства глубокой любви и уважения к своему роду, для восстановления своей собственной чести и чести своей кузины». Отпущен до суда под поручительство представителей цеха со штрафом в шестьдесят денье «за обнажение оружия».
Словом, ничего интересного. Легист его величества посоветовал взяться за дело Рубо — оно в любом случае выигрышное, поскольку доказанное свидетелями «deshonneur», бесчестье, будет служить оправданием. Остается дождаться сеньора, до прибытия которого все дела приостановлены — правом высшего суда в графстве обладает Филипп Руврский. Больше для вас предложений нет, мэтр...
Несомненно, весной-летом тяжб будет гораздо больше, — кому охота судиться по зиме, особенно если ехать в город далеко? — но Рауль снова подумал о том, что если бы не обдуманная щедрость брата Михаила, умер бы в Артуа с голоду: на два ливра жалования из казны долго не протянешь. Один только молодой барон де Шеризи уплатил за исполненный супружеский долг в десять раз больше!
— Я вас с самой обедни жду, — недовольно сказал телохранитель преподобного расхаживавший у дома на Иерусалимской улице. Выглядел Жак озабоченно. — Приказано спешно проводить в коллегиату и проследить, чтобы мэтр Ознар взял оружие.
— Оружие? — вытаращился мэтр. — Зачем?
— Их снова видели, — буркнул Жак. — Неподалеку от Бребьера. Сударь, времени в обрез, пошевеливайтесь, сердечно прошу...
Меч, — старый, дедовский, — на перевязь, стилет-мизерикордию в ножны на пояс, еще один кинжал в голенище сапога. Эх, арбалет бы, но ведь не попросишь его у мадам Верене?..
— Бребьер, это далеко? — поспешая за Жаком спросил Рауль.
— Шестнадцать римских миль от города в сторону Дуэ, сударь. На восток...
